Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Райс Энн

Второй бочонок опустел, я отшвырнул его в сторону и достал приготовленный факел. Намотанные на дерево пропитанные керосином тряпки вспыхнули, стоило только поднести к ним зажженную спичку. Я поджег одно за другим несколько кресел – и яркие язычки пламени заплясали на толстой шелковой обивке. В следующий миг я уже был на сцене, и огонь весело побежал по темному занавесу.

Скоро в театре стало светло как днем. Мне показалось, что весь костяк здания заскрипел и застонал – пламя с ревом устремилось вверх по стенам, достигло высокой арки на авансцене и лепных завитушек на балконах верхних лож. Но у меня не осталось времени насладиться этим зрелищем, страшными запахами и звуками, наполнявшими мою душу кровожадной радостью. Я поспешил назад, вниз, добрался до зала фресок и поджег факелом кресла, портьеры – одним словом, все, что могло гореть.

В комнатах наверху поднялся шум, раздались громкие удары по доскам. Мой слух безошибочно различил скрип отворяемой двери. Бежать поздно, сказал я себе и покрепче сжал в руках косу и факел. Здание пылало, как гигантский погребальный костер. Они все должны погибнуть. Я сбежал вниз по лестнице, далекий крик прорвался сквозь треск горящего дерева и рев пламени. Балки над моей головой вспыхивали от одного прикосновения факела. Я снова услышал крик и уже не сомневался, что это Сантьяго. У лестницы я обернулся и разглядел его темную фигуру; он торопливо спускался за мной следом. Его глаза слезились, он хрипло кашлял от едкого, густого дыма. Он тянул ко мне руки и бормотал: «Ты… ты… проклятие!»

Я замер, щурясь от дыма, глаза наполнялись жгучей, слепящей влагой, но я смотрел на него, следил за каждым его движением. Сантьяго мчался на меня так быстро, что почти превратился в невидимку. Наконец его темный, плохо различимый в дыму силуэт очутился передо мной. В тот же миг я взмахнул косой и резким ударом перерезал ему горло. Он упал, хватаясь за страшную рану. Воздух зазвенел от новых душераздирающих воплей, за спиной поверженного Сантьяго показалось еще одно смертельно бледное лицо, белая маска ужаса. Кто-то уже бежал по коридору к потайной двери Армана. Но я стоял и смотрел на Сантьяго, он поднялся, невзирая на рану. Я снова взмахнул косой, и рана исчезла. И голова тоже. Только две руки хватались за пустое место.

Кровь фонтаном ударила из отсеченной шеи, и голова с дико выпученными глазами и спутанными темными волосами, мокрыми от крови, упала к моим ногам. Я пнул ее изо всех сил, и она, кувыркаясь в воздухе, полетела по коридору. Я отбросил факел и косу, выбежал на улицу. Я прикрывал лицо ладонями от нестерпимого белого сияния. Уже совсем рассвело.

Струи дождя превратились перед моими полуослепшими глазами в сверкающие нити. Щурясь, я с трудом разглядел темное пятно кареты на фоне светлого неба. Дремавший возница встрепенулся, услышав мою хриплую команду, и его неуклюжая рука тут же потянулась за кнутом. Экипаж накренился – я резко рванул за ручку дверцы. Лошади во весь опор уносили нас прочь от театра, я поспешно открыл гроб, кое-как втиснулся в него и захлопнул крышку. Холодный шелк нежно касался обожженных рук.

Мы гнали все быстрей, прочь от пожара, но меня преследовал запах дыма; ветер разнес его по всей округе, он обжигал глаза и легкие. Лоб и ладони горели от ожогов, от первых лучей восходящего солнца.

Но мы уносились прочь из Парижа, позади остался удушливый черный дым и отчаянные крики. Мой план удался. Театр вампиров сгорел дотла.

Я опустил усталую голову на мягкий шелк и мысленно представил себе Мадлен и Клодию: вот они обнимают друг друга на земле в сером угрюмом дворике под холодным зимним дождем.

Я наклонился поближе к их волосам, волшебно сверкающим в тусклом свете свечей, и прошептал: «Простите меня: я не смог забрать вас с собой. Но их истлевшие кости усеют землю вокруг вас. Если не огонь, так солнце довершит начатое мной. Люди придут тушить пожар, найдут их и выставят на свет. Я обещаю вам: они умрут все до единого, как умерли вы. И первый раз за долгую жизнь я совершил убийство с легкой душой и во имя справедливости».

– Я вернулся в Париж спустя два дня. Я должен был собственными глазами увидеть подвал, затопленный дождевой водой, обгоревшие, крошащиеся в руках кирпичи и почерневшие балки, сиротливо торчащие из руин. Я подошел поближе к пожарищу и разглядел обломки фресок на булыжной мостовой: тут – нарисованное лицо, там – кусочек ангелова крыла, все остальное неразличимо.

Я купил вечерние газеты, протолкался сквозь толпу в маленькое кафе напротив театра.

В тусклом свете газовых фонарей и густом облаке табачного дыма над столиками я прочитал сообщения о пожаре. Всего лишь несколько скелетов было найдено в сгоревшем театре, хотя удалось обнаружить сценические костюмы и обычную одежду, раскиданную повсюду в беспорядке, словно знаменитые актеры, изображавшие вампиров, спешно покинули театр незадолго до пожара. Из этого я понял, что от самых молодых вампиров остались кости, а старые сгорели дотла. В газете ничего не сообщалось о свидетелях пожара или выживших. Да и кто бы смог выбраться живым из этого пламени?

Только одно настораживало меня. Я не боялся оставшихся в живых и не собирался устраивать на них охоту. Я не сомневался, что почти все сгорели. Но куда же делись люди, охрана? Я точно помнил, что Сантьяго говорил про охрану, а ведь были еще швейцары, билетеры и другие слуги. Для них я и приготовил косу. Но их там не было. Странно. Я ничего не мог понять, и это тревожило меня.

Я отложил газеты, обдумал все заново и решил, что из-за этого не надо переживать. Какая разница? Самое страшное, что я остался один, один в целом свете. И Клодия никогда не вернется ко мне. Без нее моя жизнь бессмысленна. Я не хотел жить. Хотел умереть, сильнее, чем когда бы то ни было.

Но это отчаяние не сломило меня, не овладело моей душой, и я не сдался, не превратился в жалкое, ничтожное создание. Наверное, страдания, пережитые мною над прахом Клодии, оказались слишком мучительными, чтобы длиться долго. Потому что иначе я не смог бы прожить ни минуты. Время шло, а я все сидел в табачном дыму и смотрел на эстраду. Занавес поднимался и опускался, на сцене появлялись женщины, они пели звучными, мягкими голосами, нежно и грустно, их поддельные драгоценности волшебно сверкали в огнях. Я думал, что с людьми тоже так бывает, они тоже теряют близких и тогда ищут сочувствия, утешения, делят горе с другими. Как это возможно? Я никому сейчас не стал бы доверять свою боль. Мои слезы ничего не значили для меня.

А если не умереть, то куда же мне идти? Но скоро я получил ответ. Я вышел из кафе, покружил вокруг пепелища, свернул на широкую Наполеон-авеню и пошел к Лувру.

Странно, мне казалось, будто это место зовет меня, хотя прежде я никогда там не был. Тысячи раз я проходил мимо длинного фасада и жалел, что не могу стать человеком всего на один день, чтобы пройтись по великолепным залам и увидеть прекрасные полотна. Но теперь я твердо решился осуществить давнюю мечту. Подумал, что искусство подарит мне утешение и не надо будет убивать. Я не мог принести смерть неживым, но все же одушевленным картинам.

Вдруг я услышал за спиной знакомые шаги: Арман давал мне знать, что он рядом. Я замедлил шаг, позволил ему догнать меня. Мы долго шли молча. Я не смел взглянуть на него. Конечно, я никогда не переставал думать о нем. Будь мы людьми, а Клодия – моей невестой, сейчас я беспомощно упал бы в его объятия, чтобы поделиться с кем-то своим горем. Это желание было так сильно, что я еле сдерживал себя. Но ничего не случилось. Мы просто шли рядом и молчали.

«Ты знаешь, что я сделал, – сказал я наконец. Мы свернули с Наполеон-авеню, и впереди показался длинный ряд двойных колонн Лувра. – Ты вовремя забрал свой гроб…»

«Да», – ответил он коротко. Спокойное, глубокое понимание слышалось в его голосе. Я почувствовал, что слабею. Устал от этой боли.

«И все же ты здесь, со мной. Ты хочешь отомстить мне?»