Журналист - Андрей Константинов

Когда Обнорский услышал, что кинул хабира достойнейший сын азербайджанского народа Фикрет Гусейнов, он даже не особенно удивился: судя по всему, этот человек сверкал самыми разными гранями таланта в нелегком деле приумножения личного капитала…

Петров дал ребятам довольно необычное поручение — навестить старшего лейтенанта Гусейнова и забрать у него долг.

— Можете с этим уродом не особенно церемониться, — сказал референт, глядя в окно. — Передайте ему привет от меня, и он должен все сам понять. Постарайтесь сделать все быстро и без… э-э… эксцессов. Ну да ты, Сережа, найдешь, что ему сказать, опыт у тебя кое-какой имеется…

Обнорский удивленно взглянул на Шварца, но тот хранил невозмутимое молчание.

— Завтра берите машину с водителем — я распоряжусь — и после обеда езжайте. Заодно и развеетесь. Что еще? — Референт подумал и кивнул сам себе. — С пропусками решим — завтра будут у водителя. Официально вы едете, чтобы отвезти в Азизию почту, газеты и новые методические указания. Хочу подчеркнуть, что решение проблемы с этим Фикретом — дело нашей чести, поскольку эта скотина тоже переводчик. Сора из избы выносить не будем, я думаю, справимся собственными силами. Ну а потом — сочтемся. Свои же люди… Баги?

Андрей про себя усмехнулся, потому что подозревал, что не только о чести переводческой касты пекся референт. Наверняка за возврат долларов ему был обещан процент — не случайно же Петров велел принести деньги (если их удастся отобрать) лично ему. Впрочем, Андрею не было до этого никакого дела, он был рад, что его личная проблема и проблема референта уперлись в одного и того же человека, это было просто подарком судьбы. Когда Шварц с Обнорским возвращались в гостиницу, Андрей не выдержал и спросил:

— Серега, а что за опыт имел в виду Петров, когда говорил, что ты найдешь слова для разговора с Фикретом?

Вихренко усмехнулся и ответил не очень развернуто:

— Была одна история… Похожая на эту, только не здесь, а в Союзе, там тоже один козел чужие деньги отдавать не хотел… Пришлось вписываться… Я из-за этого из отпуска на неделю опоздал. Ну а Петров был в курсе. Он же наш папа, крутой человек, большие дела делает…

— Ну и что этот козел? — не отставал Обнорский.

— Отдал деньги, — коротко сказал Шварц, показывая всем своим видом, что явно не в восторге от чрезмерного любопытства Андрея.

Обнорский закурил сигарету и, прищурившись, задал новый вопрос:

— А с Фикретом… Я так понимаю — хабира горемычного ты на Петрова вывел? Он же из твоей группы, из ПВО? Чего же ты дурака валял, говорил, что не знаешь, зачем нас к референту вызвали?

Вихренко расхохотался и хлопнул Андрея по плечу:

— Ты мне сразу понравился, Палестинец. Я, когда еще ты в первый отпуск через Триполи ехал со своей женой, подумал, что ты стоящий мужик, с тобой можно дела делать. Только лишние вопросы — сам понимаешь… Мы с тобой еще не очень хорошо друг друга знаем, вот в Азизию смотаемся — считай, поближе познакомимся. Тогда и другой разговор будет.

— Откуда ты знаешь, что меня раньше Палестинцем звали? — удивился Андрей.

— Сам знаешь, наш мир тесный, — улыбнулся Шварц. — Про тебя ребята хорошо говорили.

— Какие ребята? Илья?

— Нет, — покачал головой Вихренко. — С Ильей мы близко не сходились, так, выпивали пару раз вместе. У него другие интересы по жизни были. Хотя переводягой он был правильным, царствие ему небесное…

Ребята замолчали и больше не проронили ни слова, пока не зашли в свою квартиру. Шварц сразу намылился в душ, но Обнорский поймал его за руку и тихо спросил:

— Серега… Я все хотел задать тебе вопрос: ты что про Илюхино самоубийство думаешь? Тебе вся эта история не кажется немного странной?

Вихренко повернулся к Андрею и ответил так же тихо:

— Мне многое в жизни кажется странным и непонятным, но есть истории, в которые лучше не лезть. Особенно это касается тех историй, в которых фигурируют трупы. Я знаю, что Новоселов был твоим другом. Но он умер. Было официальное служебное расследование, заключение — самоубийство на почве переутомления и нервного расстройства. А разные вопросы… Вопросы по любому случаю можно себе задавать. Но только себе. Я ответил?

— Да, — кивнул Обнорский, — вполне. Дуй в душ, Шварц, я за тобой. И — на ужин. Жрать хочется как из пушки.

Пока Вихренко плескался в душе, Андрей сидел в холле и нервно курил, ругал себя за то, что Сергей теперь знает о его сомнении в истинности версии о самоубийстве. Это был явный прокол. Обнорскому просто на какое-то мгновение показалось, что он сможет найти в лице Шварца союзника… Но Вихренко ясно дал понять, что у него своих проблем по горло и никакие дополнительные приключения ему не нужны. Значит, как и раньше, рассчитывать Андрею нужно было только на себя. Правда, была еще Лена. Но где сейчас она?…

Около пяти часов вечера следующего дня Андрей и Шварц добрались до Азизии — в дороге они не разговаривали, Вихренко дремал, раскинувшись на заднем сиденье, а Обнорский покуривал, глядя в окно.

Основу группы советских военных специалистов в Азизии составляли танкисты-ремонтники, восстанавливавшие вышедшую из строя ливийскую бронетехнику. Ребята передали старшему группы почту и бумаги из Аппарата, от приглашения на ужин вежливо отказались, прижимая ладони к сердцу, и спросили, где живет Фикрет Гусейнов. С жильем в Азизии никаких проблем не было, группа ремонтников постепенно сокращалась — отработавшие срок контракта танкисты уезжали в Союз, а замену им почему-то присылать не торопились, поэтому чуть ли не треть итальянских трейлеров, образовавших советский городок, стояли пустыми — выбирай любой да живи на здоровье. Трейлер Фикрета стоял на самом краю поселка — сразу за ним начиналась пустыня, одинаково навевавшая тоску и зимой, и летом.

Когда Шварц с Андреем зашли в «бунгало одинокого азербайджанца», то даже растерялись — нет, они и сами не были абсолютными чистюлями и педантами, но такого чудовищного, застарелого и омерзительного срача в доме им видеть еще не приходилось. Перед переводом из Триполи в Азизию Гусейнов отправил домой жену с двумя детьми, а делать уборку самому ему, видимо, не позволяли гордость и достоинство восточного мужчины. Ребята зашли без стука, и Фикрет предстал перед ними во всем великолепии — расслабив волосатое брюхо, он лежал на кровати, запустив, руку в просторные семейные трусы, и что-то там почесывал. Другой одежды, кроме этих сиреневых трусов в зеленый горошек, на старшем лейтенанте не было.

— Здорово, Фикрет! — сказал Шварц, останавливаясь посреди узкой комнаты, изначально служившей, видимо, неким подобием гостиной. — Ну и зарос же ты говном, братец… У тебя тут скоро холера заведется…

— Вай! — воскликнул Гусейнов, настолько растерявшись, что даже не вынул руку из трусов. — Ты кто?

— Хуй в пальто, — вежливо ответил ему Вихренко, безрезультатно выискивая место, где бы присесть: везде валялись какие-то носки, штаны, кальсоны и полотенца. — Глаза разуй, не узнаешь, что ли?

— Сережа? Какие люди!… — Лицо Фикрета расплылось в улыбке, он соскочил с кровати и, вынув наконец руку из семейников, попытался протянуть ее Шварцу. Вихренко пожимать ее не стал; брезгливо сморщив нос, он обернулся к Обнорскому и покачал головой:

— Вот за что я черножопых не люблю — они сначала яйца чешут, а потом той же рукой с тобой поздороваться хотят…

Улыбка на лице Гусейнова начала угасать, он с тревогой переводил взгляд с Андрея на Шварца и нервно одергивал трусы.

— Вот что, красавец, у нас к тебе дело небольшое. Референт наш, Пал Сергеич, просил передать тебе кое-что…

— Мне? — удивленно спросил Фикрет.

— Тебе, дорогой, тебе…

— А что хотел?

Вместо ответа Шварц коротко ударил Гусейнова кулаком в живот, азербайджанец хрюкнул, согнулся и сел толстым задом прямо на грязный пол. Сергей, пока он приходил в себя, скинул с оранжевого пластикового стула какие-то тряпки, поставил его посреди комнаты и уселся, закинув ногу на ногу. Обнорский, с интересом наблюдая всю эту сцену, по-прежнему стоял, привалившись плечом к дверному косяку. Фикрет между тем потихоньку отдышался и начал подниматься с пола.

— Ты что делаешь, би-илять?!

Вихренко, почти не привстав со стула, пнул Гусейнова ногой, и тот снова упал на пол, бормоча что-то по-азербайджански.

— Так вот, дорогой. Во-первых, я тебе не блядь, еще раз вякнешь что-нибудь подобное — уши оторву и в жопу тебе засуну. А во-вторых, ты чужие деньги не возвращаешь, а это нехорошо. Ты их нам отдай — и живи спокойно, чеши себе яйца дальше. Баги?

— Какие деньги? — У Фикрета, казалось, разом прошла вся боль, и он подскочил с пола, как мячик. — Нет, какие деньги, а?…

— Те, что ты подполковнику Старостину задолжал, ублюдок. Три тонны баксов. Память отшибло, ара ты наш?