Лефорт - Николай Павленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось бы, все было готово к переезду в Венецию. Но тревожные вести из Москвы нарушили все планы.
В «Статейном списке» о причине, вызвавшей резкое изменение планов Великого посольства, сказано так: «Июля в 15 день пришла с Москвы почта, отпущенная июня от 17 числа, на которой присланы письма о воровстве бунтовщиков- стрельцов»{161}.
Эта опасная новость шла в Вену почти месяц. Что произошло в Москве за это время, никто не знал. Стрельцы могли повторить свой успех шестнадцатилетней давности, перебить бояр и выжечь Немецкую слободу; могло быть и напротив, что верные правительству войска уже подавили бунт; наконец, возможен был и третий вариант: ни одной из противостоявших друг другу сил не удалось достичь перевеса, и борьба продолжалась.
В этих условиях Петр принимает единственно правильное решение — сам отправляется к месту событий в Москву.
16 июля он пишет Ф.Ю. Ромодановскому: «Письмо твое, июня 17 дня писанное, мне отдано, в котором пишешь, что се мя Ивана Михайловича растет, в чем прошу быть вас крепких; а кроме сего, ничем сей огонь угасить не мочно. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела (поездки в Венецию. — Н.П.), однако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете»{162}. В этом кратком послании Петр изложил свою концепцию стрелецкого бунта, выросшего, по его убеждению, из семени И.М. Милославского, посеянного еще в 1682 году, и выразил намерение сурово, без пощады расправиться с бунтовщиками. Тон записки свидетельствует, что ненависть к стрельцам переливала через край и царь ехал в Москву с готовым решением относительно их судьбы.
О том, с какой поспешностью происходил отъезд Петра из Вены, свидетельствует и письмо Петра Лефорта своему отцу. В письме сын намеревался поведать о событиях, происшедших в последние дни, но неожиданно прервал плавное описание: «Вторник, в 10 часов. — Его царское величество приказал мне сегодня утром приготовиться ехать в полдень в Москву. Письма, нами вчера полученные, не позволяют дальнейшего здесь пребывания. Государь, генерал и я выезжаем в час, оставляя все наши дела».
Остается гадать: то ли секретарь Великого посольства не знал о причине внезапного отъезда в Москву, то ли опасался доверить важную тайну письму.
Письмо из Москвы было получено 15 июля. Однако сесть в карету (кстати, уже подготовленную для путешествия в Венецию) Петр смог лишь 19-го числа. Это объяснялось тем, что ему было необходимо принять участие в прощальной аудиенции — в противном случае венский двор мог признать внезапный отъезд царя недружелюбным поступком. Аудиенция состоялась 18 июля. Накануне шел утомительный торг об этикете. Сторонам никак не удавалось договориться, но события в России вынудили Петра пойти на уступки, и прощальная церемония состоялась в соответствии с пожеланиями венского двора. Первый посол Лефорт вручил цесарю грамоты, дипломаты обменялись пустыми речами, после чего царя и послов пригласили на обед.
Выехать из Вены Петру удалось только на следующий день. Причины отказа от поездки в Венецию, равно как и само изменение маршрута, держались в глубокой тайне не только от венского двора, но и от большинства участников Великого посольства. В тайну были посвящены только доверенные лица. Свита отправлявшегося в Москву царя была скромной: его сопровождали Лефорт и Головин, четверо волонтеров, в том числе приобретавший все большую доверенность Петра Александр Меншиков, переводчик Петр Шафиров, лекарь и трое посольских служителей. Части Великого посольства во главе с третьим послом П.Б. Возницыным было поручено представлять интересы России на Карловицком конгрессе, которому надлежало договориться об условиях мира между Турцией и ее противниками: Австрией, Россией и Венецией. Остальным участникам Великого посольства велено ехать самостоятельно.
Еще находясь в Вене, Франц Лефорт просил мать и брата прислать к нему поскорее сына. Он был лишен возможности заехать в Женеву на пути в Вену, чтобы повидаться с родственниками, и потому хотел встретиться с сыном в столице Австрийской империи. Анри Лефорт действительно приехал в Вену со своим двоюродным братом Луи, но уже после того, как отец отправился в Москву. Вместо свидания с отцом ему пришлось довольствоваться родительским письмом, в котором Франц Яковлевич велел сыну возвращаться в Женеву. Вместе с письмом Анри Лефорт получил от отца шкатулку с ценными подарками: в шкатулке находились бриллиантовый аграф для шляпы, три пуговицы для нарукавников, кольцо с семью драгоценными камнями и турецкий кинжал, осыпанный бриллиантами{163}.
Между прочим, в письме старшего сына Ами Лефорта Луи к брату Петру от 19 июня 1698 года содержатся слова осуждения в адрес дяди касательно его отношения к воспитанию сына. «Я хотел бы, чтобы мой дядя решился устроить своего сына в другое место, — писал Луи Лефорт, — поскольку очень пренебрегали его воспитанием, и он не знает, во что он вкладывает деньги…»
Первые три дня на пути в Москву Петр скакал день и ночь, останавливаясь только для обеда и смены лошадей, так что к утру 22 июля ему удалось преодолеть по плохой дороге 204 версты. Лишь на четвертые сутки царь остановился на ночлег. В этот день посол Возницын получил в Вене почту с известием о подавлении стрелецкого бунта. 24 июля курьеры Возницына догнали царя и сообщили ему эту новость. У Петру и его спутников появилась возможность осуществить ранее намеченный план и все-таки поехать в Венецию. Но царь не воспользовался ею. Позже, в «Гистории Свейской войны» Петр сам объяснял свое решение: «…В рассуждении то имел, что прочие стрельцы хотя сему бунту и неточны (непричастны. — Н.П.), однако ж сумнение на них надлежало иметь… Того ради, опасаясь, дабы от прочих в небытии его, государством, паки какого замешания не было, неотменно продолжал путь свой в России»{164}.
О подавлении бунта стрельцов извещал Лефорта 30 июня 1698 года участник операции П. Гордон. Приведенное ниже письмо Гордона интересно тем, что проливает свет на его отношения к Лефорту. Как мы помним, поначалу Гордон покровительствовал Лефорту и помогал ему в продвижении по службе. Но по мере того как Лефорт возвышался и укреплялась его дружба с царем, отношения шотландца к женевцу становились все более прохладными. Гордон считал, что не Лефорт, а он, Гордон, достоин внимания царя, и ревниво наблюдал за пожалованиями, выпадавшими на долю своего соперника. Из письма же Гордона от 30 июня 1698 года явствует, что генерал, смирив гордыню, признавал первенство Лефорта: косвенно он обращался к нему с просьбой о его, Лефорта, посредничестве в оценке своих заслуг в подавлении бунта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});