Заложница - Клер Макинтош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы бы решили, что разобраться с подобной проблемой легко, когда служишь в полиции. Я знаю нужных людей и все законы, верно?
Нет.
Долги, особенно вроде тех, в которые залез я, без договоров и проверки кредитоспособности, помещают полицейских в категорию риска. Это толкает нас на коррупцию и делает уязвимыми для «подходов» со стороны преступного мира. Долги делают нас обязанными именно тем людям, кого мы должны арестовывать. Для меня попадание в подобную ситуацию не является дисциплинарным проступком, проступком считается недонесение об этом начальству.
После того случая они уже не отставали. Я смотрел в зеркальце заднего обзора и замечал, как один из них следовал за мной. Слышал их шаги, когда шагал по переулку к автобусной остановке. Их было трое – троих я, по крайней мере, приметил, – и они никогда ничего не делали, просто поднимали руку и исчезали. Это было своего рода послание, в котором было все. Мы знаем, кто ты; знаем твою семью; знаем, где ты живешь и работаешь.
Ростовщик вовсе не заинтересован в том, чтобы ты слишком быстро выплатил долг. Гораздо выгоднее, если ты станешь еще глубже увязать в долгах – каждый день по сто фунтов, – пока уже никак не сможешь с ними расплатиться. И их тактика устрашения приносила свои плоды. В итоге через полгода я мог бы пойти на все. Почти на все.
– Мне нужно, чтобы ты выполнил одно мое пустяковое задание, – раздался голос в телефоне.
– Что за задание?
– Одного из моих парней взяли за то, чего он не совершал. От тебя мне нужно, чтобы исчезли все улики, – продолжил низкий грубый голос. Это тот же человек, что дал мне деньги? Стоит где-нибудь на лестнице в самом жутком квартале неблагополучного микрорайона? Не исключено.
– Я не могу этого сделать.
Лоб мой буквально заливал пот.
В тот же день они угрожали Кате. Они могли бы избить меня, но вместо этого пустились за Катей и Софией. Знали, что это действеннее, чем синяк под глазом или сломанный нос.
– Он сказал, что вы должны ему денег, – позднее сказала Катя, когда перестала плакать, а я наконец-то убедил дочь, что плохие дяди ушли и больше не вернутся. – Много денег.
– Да.
– Тогда откуда вы знаете, что он не вернется?
– Я этого не знаю.
Катя слишком перепугалась, чтобы и дальше оставаться жить у нас. Я объяснил Софии, что это пустяки, и попросил ее не рассказывать ничего мамочке, потому что она может расстроиться, а мы ведь не хотим ее расстраивать, верно? Потом себя за это возненавидел.
Через три дня позвонил тот же человек.
– Я рядом с твоим домом, Холбрук. Деньги собрал?
– Собираю, я же говорил.
Я находился на работе, в отделе уголовного розыска, и ждал чьего-то инструктажа, чтобы потом сказать посетителям, чтобы те уходили, остальное без комментариев.
– Собирать – не значит собрать.
Он замолчал. Вместо слов я услышал звуки зажигалки, которые ни с чем не спутаешь. Шипение газа, щелканье кремня. Я схватил ключи от служебной машины и побежал к стоянке, постоянно названивая Майне, когда на полной скорости несся домой. Она не отвечала.
Когда я добрался до дома, внутри было темно. Дыма я не учуял, не увидел язычков пламени. Что это было – пустая угроза?
В окне спальни зажегся свет, и я снова позвонил Майне на мобильный. Мне нужно было убедиться, что с ней и с дочерью все в порядке. Она сбросила вызов, а я стоял на дороге, гадая, возвращаться ли мне на службу.
А если это все-таки не пустая угроза?
Майна открыла дверь, когда я шел по тропинке. Никакого огня. Только Майна – подозрительная, злая, целая и невредимая. А еще – облитый бензином коврик у двери.
– Холбрук, если ты там, открывай дверь немедленно! – Снова сильные удары.
– Папа, – шепчет София, – это опять плохой дядя?
– Думаю, да.
– Тебе было сказано – до полуночи! Ты собрал деньги или нет?
Лицо у дочери перекошено, верхняя часть тела дрожит. До конца дней своих не прощу себе, что ей пришлось все это пережить.
– Тогда я это понимаю как «нет»! – орет ростовщик.
– Нам надо сидеть тихо, дорогая. Он не должен знать, что мы тут.
Она кивает, и мне до боли хочется обнять ее. Черт бы подрал эти наручники! Я снова и снова бью ими о трубу, радуясь крови и боли, потому что большего не заслуживаю.
Звук включенного двигателя заставляет меня замереть. Я гляжу на Софию. Это все? Он так легко сдался?
– По-моему, он уезж… – начинаю я, но тут мне в нос что-то ударяет: едкий запах, наполняющий меня страхом и заставляющий опять дергать наручники.
Дым. Я чувствую запах дыма.
Дом горит.
Глава сорок третья
2 часа до Сиднея. Майна
Пояс смертника – бутафория. Нет никакой бомбы. Эти слова крутятся у меня в голове и эхом повторяются в голосах вокруг меня, словно чем чаще их произносят, тем сильнее мы в них поверим. Это не бомба, в ее поясе нет взрывчатки. Этот ее пояс – бутафорский.
А если нет?
Как можно верить этой женщине, якобы врачу, готовой скорее забрать чью-то жизнь, чем спасти ее? Откуда нам знать, что данное заявление не часть плана, призванного подтолкнуть нас к гибели?
По лицу Ганга струится пот, впитываясь в воротник. Он часто дышит, раскачиваясь с мысков на пятки, но меня он не волнует – Ганг рухнет, едва его толкнут. Позади него, у входа в бизнес-класс, твердо стоит на ногах Замбези, а в другой части салона внимательно наблюдает за всем Нигер. Мышцы у него напряжены. Нигер сверлит меня взглядом, и я понимаю, что он начнет действовать, как только мы двинемся вперед, но этому можно помешать. Это я учла в своем плане. Эти люди стоят между мной и Софией так зримо, будто я вижу ее за их спинами, и в моем стремлении к ней ничто меня не остановит. Одиннадцать лет назад я совершила ужасную ошибку и с тех пор живу, нося ее в себе. Мне не следовало бы тут находиться, но я здесь, и придется за это рассчитываться.
– Что она вам сказала? – спрашиваю я Ганга, от которого наверняка услышу ответ.
– Лишь то, что нам положено знать, – уклончиво произносит он, как Адам, когда заявляется домой через несколько часов после окончания дежурства, объясняя, что встречался с приятелем, попал в пробку или устранял неполадки в машине. Мне известно, что такое вранье,
