Любовь на коротком поводке - Риттер Эрика

Тут дело не только в медикаментах, тупо думаю я. Марк потерял разум, а Тед ничего мне не сказал! Я бросаю вопросительный взгляд на двух юношей в кресле. Оба кивают и удовлетворенно смотрят на Марка, как будто он только что сделал необыкновенно умное замечание. Так что, возможно, сумасшедшая здесь я. Что, кстати, предпочтительнее.

— Ох, Марк! — Я не могу справиться с собой, закрываю лицо руками и начинаю бессвязно и тихо бормотать: — Мне так жаль, так жаль!

Жаль? Я говорю это так, будто сама в чем-то виновата. Но в чем? Тут дело вовсе не в том, кто кого бросил десятки лет назад, и даже не в том, кто упал, а кто — подтолкнул.

С технической точки зрения, пожалуй, именно я ушла первой. Но именно Марк из чувства вины хотел, чтобы его бросили. Так или иначе, когда я ушла, я вырвалась из наших отношений с прытью камикадзе и попала прямиком в объятия кого-то, кто, по моему разумению, был полной противоположностью Марка. Он таким и был, этот кто-то, только и всего.

Если бы я тогда вернулась к Марку, смогла бы я предотвратить то, что случилось позже? Не по этой ли причине я сегодня пытаюсь чувствовать себя виноватой? Марк, вернее, то, что от него осталось, снова засыпает. А я сижу в коляске, уставившись на впалую маску смерти, бывшую когда-то его лицом, и размышляю, впервые за долгое время, не могли ли отношения между нами сложиться иначе.

Милостивый Боже, не успела я сбежать в Ванкувер со своим новым дружком, как мне захотелось от него избавиться. Но я держалась, задумав устроить свою жизнь без Марка. Мой дружок был тоже настроен решительно, заявив мне, что, если я попробую его бросить, он меня убьет. Что изначально мне даже льстило, вплоть до того дня, когда я все же решила уехать.

Он застал меня за сбором вещей и пинком отправил мой чемодан через комнату. Это был крепкий чемодан, который родители подарили мне, когда я окончила школу, способный выдержать трудности пути по бездорожью. Но при соприкосновении со стеной он лопнул.

Я помню, как стояла, изумленно глядя на свою одежду, торчащую из чемодана подобно чьим-то внутренностям. Мой — в перспективе — бывший дружок тоже таращился на него. Затем он вспомнил про свою миссию и повернулся ко мне с почти извиняющимся видом. Он должен был выполнить свое обещание.

На самом деле, он недостаточно хорошо ко мне относился, чтобы убить меня или даже попытаться это сделать.

Все, что он хотел, это спустить меня с лестницы и бросить мне вслед то, что осталось от моего чемодана. К тому времени, как я сумела подняться и вытащить мой истерзанный чемодан на улицу, я почувствовала, что на щеке наливается фингал, а голова моя гудела, как пожарный колокол.

Я доехала на такси до дешевой гостиницы, сняла номер, заперла на все замки дверь своей комнаты и сразу же позвонила по междугороднему телефону Марку, чтобы попросить его на следующий день встретить самолет из Ванкувера. К моей радости, он немного удивился, но отреагировал положительно.

Воодушевленная его реакцией, я придумывала варианты воссоединения не только во время полета, но и когда стояла в ожидании своего растерзанного багажа. Затем что-то заставило меня обернуться и сообразить, что ко мне направляется красивый молодой человек и заключает меня в свои объятия.

— Уиппет! — сказал Марк. — Ты выглядишь ужасно. Но все равно мне приятно тебя видеть.

Разумеется, мы не видели друг друга несколько месяцев. И теперь здесь, в аэропорту, я смотрела на него, как на незнакомца. Милый мальчик, с которым я встречалась, молодой человек, за которого я вышла замуж, неверный муж, которого я бросила буквально за несколько минут до того, как он бросил бы меня… ничего этого больше не существовало. Передо мной стоял тепло улыбающийся гей, один из тех, про которых женщины говорят: «Такое добро пропадает!»

Мне казалось — я хорошо помню, что подумала об этом, высвобождаясь из его объятий — что Марк умер. По крайней мере, тот Марк, которого знала я, был мертв.

И сегодня, сидя у его постели, которая вполне может стать для него смертным одром, я точно знаю, что я ничего не могу сделать, равно как и не могла ничего сделать в прошлом. Марку просто суждено быть одним из тех, кто умирает дважды. Однажды — в тот день в аэропорту. И снова — в любой день, в любую неделю, в любой месяц… Только теперь на месте красивого незнакомца лежит кучка высохших костей. Тогда почему, пройдя через все эти смерти, возрождения и трансформации, я сама остаюсь все тем же человеком, все еще цепляюсь за свою роль его студенческой подружки?

— Не плачьте.

Двое одинаковых юношей провожают меня и мою инвалидную коляску до лифта и по очереди произносят слова утешения, переплетенные друг с другом, как в симбиозе.

— На самом деле, сегодня один из его хороших дней.

— Некоторым из наших друзей было значительно хуже.

— Мы уже потеряли, наверное, около тридцати человек…

— Больше. Скорее, пятидесяти…

— …из числа наших ближайших друзей за последние несколько лет, так что…

— Мы знаем, что вы чувствуете.

— Правда, мы чувствуем то же самое.

Нет, думаю я. Вы — не чувствуете. Не по поводу Марка.

Но я благодарю их и говорю, что мы увидимся в следующий раз. Только много позже, когда Тед заходит в мою палату, я позволяю себе отыграться на нем.

— Это несправедливо! Ты же знаешь. Марк — один из самых умных людей из всех, кого я знаю. Это невозможно — видеть его таким… таким съежившимся. Умственно еще больше, чем физически.

— Да, это несправедливо, — устало соглашается Тед. — Но какой, по-твоему, должна быть правильная медицинская реакция? Есть хорошие дни, есть дни похуже. Очевидно, сегодняшний день из тех, что похуже. Видишь ли, его мозг начинает разбухать, тогда как все остальное тело усыхает. И теперь он…

— И теперь он несет околесицу! Марк бы это возненавидел, если бы знал. Если он знает. Боже, кто может утверждать, что он не знает?

От усталости у Теда мешки под глазами.

— Ты что хочешь мне сказать, а, Дана? Что это я — или ты — должны решить, когда наступит подходящий момент, чтобы дать ему уйти?

Разумеется, когда он об этом говорит, я прихожу в отчаяние.

— Просто… когда я смотрю, каким он стал, я… скучаю по Марку.

На лице Теда появляется редкое для него непроницаемое выражение.

— Я тоже.

Тед моложе меня и Марка. Но он так жаждет стать взрослым, что для меня это настоящий шок — вдруг вспомнить, насколько же он моложе. Особенно сегодня, когда работа и личное горе старят его прямо у меня на глазах.

— Ну конечно. Мне так жаль, Тед!

Это первый и, возможно, единственный, обмен чувствами между нами. Надо отдать нам обоим должное, обниматься мы не стали.

— Я скучаю по Марку, — повторяет Тед. — Но вот что ты мне скажи… Какого черта должен я делать с тем, что осталось лежать в кровати на седьмом этаже?

Ну что можно на это ответить?

Когда люди говорят, что я должна радоваться тому, что больница уже позади, я признаюсь, что еще больше я рада, что позади осталась утка. Думаю, Мерфи бы меня понял. Он знает, как это ужасно — выполнять физиологические функции по команде.

Сначала, когда я вернулась домой, я была привязана к инвалидной коляске. Возможно, мой приятель-электрик из ожоговой палаты прав и у меня нет настоящих забот. Зато у меня есть куча свободного времени. Он бы посмеялся, во всяком случае, я так думаю, если бы увидел, как я кружусь в своей коляске по гостиной, описывая все меньшие и меньшие круги и от скуки представляя себя Джоан Кроуфорд в «Что случилось с малышкой Джейн?» в сцене, следующей за тем, как сестра подала ей зажаренную канарейку. Или то была крыса?

Теперь, когда я перешла на костыли, жизнь стала и легче, и труднее. Легче потому, что я теперь могу, в основном, сама себя обслуживать. Но и труднее, поскольку мне приходится приспосабливаться все это делать без помощи рук.