Собиратель костей - Джеффри Дивер

— Это просто… В общем, смерть — это неестественно.

— Разве? Вот Фрейд бы с тобой не согласился. В конце концов, он отказался от принципа получения удовольствия, чувствуя, что должна существовать другая реальность, не имеющая эротического начала и в то же время являющаяся движущей силой. Она и предусматривает логическое завершение всего того, что мы сотворили в жизни. Наше саморазрушение является совершенным и естественным выходом. Все в этом мире умирает — так что может быть естественней смерти?

Амелия нервно почесалась.

— Ну, допустим, — согласилась она. — Может быть, жизнь для тебя — это вызов, это миллион проблем, которые остальные люди просто не замечают. Но я почему-то подумала… все то, что я знаю о тебе, наводит на определенную мысль. Ведь ты как раз такой человек, который не отступает перед трудностями и готов им противостоять.

— Трудностями? Давай-ка я кое-что тебе расскажу. В течение целого года я был вынужден прибегать к помощи искусственного вентилятора легких. Ты видишь шрам, оставшийся от трахеотомии? Так вот, при помощи изнурительных дыхательных упражнений и моей чудовищной силы воли мне удалось преодолеть зависимость от этого механизма. В результате мои легкие остались такими же сильными, как у обычного здорового человека. Даже это можно считать подвигом. И на это я потратил восемь месяцев своей жизни. Ты понимаешь, о чем я сейчас говорю? Шесть месяцев для того, чтобы управлять элементарной животной функцией, находящейся на уровне рефлекса. Я уже не говорю о чем-то гениальном, как, например, роспись Сикстинской Капеллы или техника игры на скрипке. Я говорю, черт возьми, об элементарном дыхании.

— Но ты же можешь потом поправиться. В следующем году, может быть, ученые найдут выход и станут лечить такие заболевания.

— Нет. Ни в следующем году, ни через десять лет.

— Откуда тебе это известно? Исследования никогда не прекращаются…

— Ну, разумеется. Тебе, наверное, неведомо, что в этой области я уже и сам понемногу стал специалистом. Пересадка эмбриональной нервной ткани в поврежденные участки для стимулирования восстановления нейронов… — эти слова легко слетали с его красивых губ. — Эффект незначителен. Некоторые врачи предпочитают обрабатывать пораженные зоны всевозможными химическими препаратами, чтобы создать участок, благоприятный для регенерации клеток. Результат также невысок. У низших форм жизни, правда, наблюдается некоторый прогресс, но только не у высокоразвитых организмов. Если бы я был лягушкой, то уже снова мог бы ходить. Вернее, прыгать.

— Значит, все-таки кто-то работает над этой проблемой? — воодушевилась Сакс.

— Да, но ни один из ученых не ожидает прорыва в ближайшие двадцать или даже тридцать лет.

— Ну, если бы результат был ожидаем, — вставила Амелия, — то его бы и не называли «прорывом».

Райм засмеялся. Нет, эта женщина действительно неповторима.

Сакс смахнула с лица вуаль непослушных волос и напомнила Райму:

— Между прочим, твоя профессия касается юриспруденции, а самоубийство — противозаконно.

— А также грех, — отозвался Райм. — Кстати, индейцы из штата Дакота считают, что люди, которые убили сами себя, после смерти должны таскать за собой дерево, на котором повесились, в течение вечности. И что же, это поверье остановило волну самоубийств? Нет. Просто они стали выбирать самые маленькие деревья.

— Ну, тогда вот что. У меня остается только последний аргумент. — Она решительно взялась за цепочку наручников. — Я забираю его. Попробуй теперь что-нибудь сказать мне против.

— Линкольн! — взмолился Бергер, и в его глазах промелькнул страх. Сакс положила руку доктору на плечо и подтолкнула его к двери. — Не надо. Пожалуйста, я прошу вас, не делайте этого, — залепетал он.

Амелия уже открывала дверь, когда Райм внезапно остановил ее:

— Сакс, перед тем, как ты уйдешь, ответь мне на один вопрос.

Она остановилась, ухватившись за дверную ручку.

— Только один вопрос.

Она оглянулась.

— А тебе никогда не хотелось это сделать? Убить себя?

Она отперла дверь с громким щелчком.

— Отвечай!

Сакс стояла к Райму спиной. Не поворачиваясь, она четко произнесла:

— Нет. Никогда.

— Ты счастлива в своей жизни?

— Как и все другие.

— Тебя никогда не одолевала депрессия?

— Этого я не говорила. Я только сказала, что у меня никогда не возникало желания убить себя.

— Ты говорила, что обожаешь водить машину. Обычно люди, любящие сидеть за рулем, редко ограничивают себя в скорости. А ты?

— Иногда.

— Какая у тебя была максимальная скорость?

— Не помню.

— Больше восьмидесяти?

— Да. — Амелия не могла сдержать улыбки.

— Больше сотни?

Она указала большим пальцем вверх.

— Сто десять? Сто двадцать? — удивился он.

— Мой рекорд — 168 миль в час, — призналась, наконец, Амелия.

— Сакс, милая, это действительно впечатляет! Но когда ты ехала на такой скорости, неужели ты тогда не подумала, что, может быть, просто может быть, сейчас что-то случится. Ось, или шина, или что-то другое, вероятно, просто что-то скользкое на дороге?

— Нет, все было достаточно безопасно. Я не сумасшедшая.

— Достаточно безопасно. Но когда ты летишь на такой скорости, напоминая больше маленький самолет, ты не можешь стопроцентно быть уверена в собственной безопасности. Разве не так? Значит, ты должна признать, что в любую минуту может произойти авария, и ты погибнешь. Верно ведь?

— Ну, возможно, — уступила она.

Бергер, продолжая нервно сжимать закованными руками позвонок, молчал и переводил взгляд с одного спорящего на другого.

— Значит, ты подходила к этой опасной черте? Ну, ты прекрасно понимаешь, о чем я сейчас говорю. Эта линия разделяет риск смерти и уверенность в том, что ты сейчас погибнешь. Понимаешь, Сакс, если ты будешь постоянно думать о мертвых, то эта граница начинает как бы размываться. И становится проще переступить черту, чтобы присоединиться к ним.

Она опустила голову. Ее лицо оставалось спокойным, а волосы, закрывшие глаза, не позволяли видеть их выражение.

— Надо забывать умерших, — прошептал он, моля про себя, чтобы она оставила Бергера в покое. Он знал, что она уже начала колебаться. — Я, видимо, задел какую-то больную струну? Какая часть тебя самой хочет последовать за мертвыми? Это не крохотная частица, Сакс. Она гораздо больше, чем ты думаешь.

Она сейчас уже не знала, правильно ли поступает, и Райм понял, что почти добился желаемого.

Амелия сердито взглянула на Бергера и схватила его за наручники:

— Пойдемте!

— Я надеюсь, ты меня поняла правильно? — крикнул Райм ей вдогонку.

И снова она в нерешительности остановилась.

— Иногда… происходят странные вещи, Сакс. Случается так, что ты больше не можешь оставаться тем, кем был всегда. Ты не получаешь того, что должен получать. И жизнь меняется. Может быть, лишь немного, а может, и значительно. А иногда наступает момент, когда ты понимаешь, что не стоит больше бороться за то, чтобы изменить непоправимое.

Бергер стоял в дверном проеме, молча наблюдая за ними. В комнате воцарилась тишина. Затем Амелия повернулась и посмотрела на Райма.

— Смерть излечивает одиночество, — продолжал Линкольн. — Она исцеляет напряжение. И чесотку, кстати, тоже. — И точно так же, как раньше она осматривала его ноги, он многозначительно взглянул на ее измученные обгрызенные ногти.

Амелия расстегнула наручники и подошла к окну. Слезы сверкнули на ее щеках в отблесках желтоватого света уличных фонарей.

— Сакс, я очень устал, — искренне признался Райм. — Я даже не могу выразить словами, насколько. Для начала только скажу, что вся моя жизнь состоит из целой горы… непомерных грузов, что ли. Умывание, еда, естественные надобности, телефонные звонки, застегивание рубашек или, скажем, почесывание собственного носа… На это накладывается еще одна гора. Сверху этой горы — третья…

Он замолчал. После долгой паузы, наконец, Амелия произнесла:

— Хорошо, я могу предложить вам сделку.

— Какую же?

Она кивнула в направлении таблицы:

— 823-ий захватил мать с дочкой… Помоги нам спасти их. Только их. Если это удастся, я предоставлю вам час «беседы» друг с другом. — Она строго посмотрела на Бергера. — Если, конечно, он пообещает сразу же после этого уехать из нашего города.

Райм с сомнением покачал головой:

— Сакс, но если со мной случится удар, я в любом случае вряд ли буду полезен…

— Если это произойдет, — спокойно продолжала Сакс, — если даже ты будешь не в состоянии произнести слово, условия сделки сохранятся. Я позабочусь о том, чтобы обещанная встреча у вас все равно состоялась. — Она снова расставила ноги и скрестила руки на груди: теперь это стало любимым образом Амелии Сакс для Линкольна Райма. Он испытал сожаление, что ему не удалось увидеть ее вчера утром у железной дороги в тот момент, когда она, отважный офицер полиции, останавливала поезд. — Пожалуй, это все, что я могу сделать.