Атлантический дневник (сборник) - Алексей Цветков

В список подозреваемых по делу Потрошителя Сикерт угодил сравнительно поздно, уже во второй половине XX века. На Патрицию Корнуэл, как и на других, произвели впечатление сюжеты многих его картин, изображающих сцены преступлений и содержащих возможные намеки на методы знаменитого убийцы.

Корнуэл решила взяться за дело во всеоружии современных методов, а для этого, конечно же, надо нанимать экспертов. По неподтвержденным сообщениям, она истратила на расследование 6 миллионов долларов из своих личных средств, и результатом стала вышедшая недавно с кругосветной рекламной помпой книга «Портрет убийцы: Джек-потрошитель – дело закрыто». Поскольку я такими средствами не располагаю, я взял в бесплатные консультанты сайт в Интернете (www.casebook.org), своеобразное досье, где собрана богатейшая коллекция материалов по делу Джека-потрошителя, и мои дальнейшие аргументы основаны на почерпнутой оттуда информации.

Главным орудием предпринятого расследования была попытка анализа ДНК, которая широко используется в современных методах раскрытия преступлений. Для того чтобы к нему прибегнуть, в принципе необходимы две вещи: проба ДНК самого подозреваемого или его близких родственников и другая проба, взятая на месте преступления. В данном случае невозможно ни первое, ни второе. Уолтер Сикерт скончался в 1940 году и был, согласно завещанию, кремирован, а о его прямых потомках нет никаких сведений. Что касается проб на месте преступления, то в XIX веке их, конечно, не брали.

Патрицию Корнуэл это не остановило, и она подвергла анализу переписку Сикерта и его картины, некоторые из них были ею приобретены и, к ужасу искусствоведов, в процессе анализа уничтожены – Уолтер Сикерт был, наверное, не гений, но в целом довольно неплохой художник. Извлеченные пробы можно было сравнить с большим количеством писем, полученных лодонской полицией и редакциями газет якобы от самого Джека-потрошителя.

Эти письма, общим числом около шестисот, поступали на протяжении десятков лет. Большинство из них – явный розыгрыш. Более того, многие авторитетные эксперты считают, что истинного нет ни одного.

Кроме того, Патрицию Корнуэл с самого начала постигла досадная неудача. Оказалось, что ни на письмах самого Сикерта, ни на его картинах не сохранилось органических следов, которые содержали бы ДНК из клеточного ядра, то есть такую, которая уникальна для каждого человека и позволяет определить его почти со стопроцентной достоверностью. Удалось обнаружить лишь так называемую «митохондриальную» ДНК, которая, по оценкам экспертов-оптимистов, сужает круг подозреваемых до 1 процента населения, хотя другие считают, что всего лишь до 10.

Впрочем, была и удача, и даже немалая. Пробу, совпадающую с найденной у Сикерта, удалось затем обнаружить на одном из предполагаемых писем преступника, притом на таком, которое, даже по допущению заклятых скептиков, вполне может оказаться подлинным. Это так называемое письмо «Из преисподней», которое, в отличие от большинства других, не подписано Джеком-потрошителем и в которое был вложен кусок человеческой почки. Автор письма утверждал, что отрезал этот ломоть от почки Кэтрин Эддоуз, убитой 30 сентября, а остальную почку зажарил и съел. По тем временам никто, конечно, не мог в точности определить принадлежность этой почки, но в присланном куске были обнаружены следы заболевания, которым страдала Эддоуз.

Более проблематичны аналогичные следы, найденные на «письме Опеншо», названном так по фамилии врача, который анализировал присланную почку и которому оно было адресовано. Согласно утверждению Стивена Райдера, одного из составителей уже упомянутого документального сайта, «письмо Опеншо» никогда и никем не считалось подлинным.

Аргумент с ДНК представляет собой, так сказать, центральную и ударную часть обвинительного заключения Патриции Корнуэл, все остальное – путаные домыслы, которые легко опровергнуть и отмести. А поскольку терпение не бесконечно, сосредоточим внимание на ДНК.

Пробы, собранные командой экспертов Корнуэл, представляют, по их предположению, органические следы, оставшиеся на клапане конверта и изнанке марки. Но в Викторианскую эпоху люди с социальным положением Сикерта практически никогда не смачивали их языком, как мы с вами, – для этого у них были слуги. Кроме того, в обществе царил повальный страх перед недавно открытыми микробами, и поэтому даже слуги обычно прибегали к специальной губке, смоченной водой.

Принимая во внимание сложную и более чем вековую историю всех этих документов, вполне возможно, что органические следы были нанесены много лет спустя, кем-нибудь другим, кто держал их в руках. А что касается пресловутого совпадения, то и его легко отмести. Как уже упоминалось, митохондриальная ДНК сужает круг подозреваемых до 1 процента населения. В викторианской Великобритании это каких-нибудь 400 тысяч человек – пусть и не каждый встречный, но объявлять такой результат успехом следствия, а само дело закрытым – преждевременно. Даже если закрыть глаза на тот неудобный факт, что у Уолтера Сикерта было алиби: в разгар деятельности Потрошителя он находился во Франции, и, по крайней мере на период сентября, сохранились письменные свидетельства этого пребывания.

Подводя итоги этому дорогостоящему и разрекламированному следствию, Стивен Райдер пишет:

С чем же мы в итоге остаемся? Мне кажется, в лучшем случае мы можем сказать, что Корнуэл обнаружила кое-какие интересные связи между Сикертом и некоторыми из писем в деле «Потрошителя», и это, конечно же, стоит исследовать дальше. За это она, разумеется, заслуживает аплодисментов. Исследователи дела Потрошителя годами гадали, существует ли возможность извлечь из сохранившихся документов годную к употреблению ДНК и, благодаря исследованиям Патриции Корнуэлл, мы знаем, что это, судя по всему, возможно. Обнаруженная ею вероятная связь между Сикертом и письмом к Опеншо – важное открытие, и, если оно подтвердится, к нашему списку авторов розыгрышей в деле Потрошителя будет добавлен третий.

Тем не менее по-прежнему нет никаких конкретных доказательств связи Сикерта с «письмами Потрошителя», а если бы она и была, отсюда еще очень далеко до права указать на Сикерта как на самого Потрошителя. Собранные Корнуэл факты вовсе нельзя считать достаточным свидетельством того, что дело решено «на все сто». Никакое жюри присяжных, ни сегодня, ни в 1888 году, не вынесло бы Сикерту приговора на основании этих фактов.

На мой взгляд, автор этих строк чрезмерно корректен. Считать, что Уолтера Сикерта нельзя исключить из списка подозреваемых, будь их даже 400 тысяч, можно лишь в том случае, если допустить, что пробы ДНК, снятые с его писем, принадлежат именно ему, а снятые с письма «Из преисподней» – самому Джеку-потрошителю. Ни того, ни другого мы сегодня наверняка утверждать не можем.

А коли так, весь проект можно считать провалившимся, хотя вряд ли мы услышим об этом из уст самой Патриции Корнуэл. И в этом не было бы особой беды, если бы не досадная рекламная шумиха и не категоричность выводов.

Что же все-таки произошло? Как мне кажется, знаменитая писательница впала в грех гордыни и перепутала жанры и профессии. Правдоподобие, необходимое для успеха детективного романа на сегодняшнем рынке, не имеет ничего общего с правдой, это всего лишь литературный прием, а труп, предъявляемый нам, как правило, на первых страницах, – не более чем театральный реквизит, муляж. В реальности, куда мы возвращаемся, закрывая книгу, разница между жизнью и смертью гораздо острее, а следователи ошибаются много чаще.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЖИВОТНОЕ

Смерть философа – не из тех событий, которые привлекают к себе мировое внимание, ни сегодня, ни в прошлом. Для этого надо быть как минимум актером или политическим деятелем, на худой конец известным спортсменом. Недавно скончавшийся Джон Ролз, которому я хочу уделить внимание, вполне мог попасть в одну из этих категорий: в юности он был исключительно талантливым спортсменом, зачисленным в принстонскую университетскую футбольную команду, откуда затем открывался путь в профессионалы, к славе и завидным заработкам. Правда, американский футбол, равно как и бейсбол, в котором Ролз тоже отличился, не слишком популярен за пределами США, и резонанс, скорее всего, был бы строго национальным.

Но Джон Ролз выбрал для себя путь философа, и о его кончине в возрасте 82 лет объявили все ведущие газеты мира, некоторые даже на первой полосе. С подобающей скидкой на заведомо необъективный жанр некролога можно процитировать мнения, согласно которым мир потерял ведущего мыслителя XX века, фигуру, сравнимую с Иммануилом Кантом или Джоном Стюартом Миллем. Даже во Франции, упрямо считающей себя культурным центром мира, а Америку – интеллектуальной пустыней, где рыщут дикие ковбои, газета Monde отозвалась о покойном как об «одном из крупнейших мыслителей нашего времени» и назвала его «блюстителем справедливости». В России, однако, эта смерть осталась незамеченной, и поэтому объяснять надо с самого начала.