Щепки плахи, осколки секиры. Губитель максаров - Юрий Брайдер

Пороков, в виде тяги к алкоголю, табаку или отвлеченным знаниям, за Плешаковым не замечалось с младых ногтей, и, вполне возможно, он со временем смог бы выбиться если не в председатели колхоза (тут даже институтского диплома было мало, еще и связи в верхах требовались), то в бригадиры уж точно.

А в сельской глубинке сметливый, твердый характером и расторопный бригадир подобен царьку, пусть и худородному, пусть и подъясачному, но имеющему право обрекать своих подданных на живот или на смерть. Как-никак в его руках находятся и транспорт, и удобрение, и комбикорма, и фураж. Дружит бригадир только с главными специалистами колхоза да с участковым, обычно находящимся на полном его содержании.

Как бы то ни было, но карьеру Плешакова временно прервала воинская служба, на которой он, кстати, тоже не затерялся, заслужив, кроме сержантских лычек, еще и должность инструктора по стрельбе зенитными ракетами «Стрела» (аналогом американского «Стингера»). В этом качестве он, как и Смыков, удостоился сомнительной чести защищать идеи мира и социализма вдали от рубежей своей родины, правда, в другое время и совсем на другом континете.

Ангола, только что покинутая португальцами, совершившими дома собственную революцию, оказалась примерно в том же положении, что и Отчина после Великого Затмения (правда, солнышко там продолжало светить, а электричество исправно следовало законам, открытым еще Фарадеем и Омом). Те, кто раньше сражался с колонизаторами, теперь разделились на множество группировок и на своей родной земле рьяно проводили политику огня и меча.

Соседи, как дальние, так и ближние, естественно, не преминули принять самое активное участие в этом празднике смерти. Кто только не помогал племенам умбунду, машона и балубу уничтожать друг друга: и регулярная армия африканеров, и южнородезийские наемники, и заирский спецназ, и ударные отряды кубинских МВД, и китайские советники, и советсткие воины-интернационалисты. На засушливом африканском плоскогорье, словно в легендарном Армагеддоне, сшиблись между собой воины всех земных рас.

Черные новобранцы, поступившие на выучку к Плешакову, не имели никакого представления не только о ракетах «Стрела», но даже о ботиночных шнурках. Прежде всего их приходилось учить пользоваться при еде посудой и соблюдать элементарные правила личной гигиены (в том числе и подтирать себе зад). Никто из них не понимал не то что русского, но и португальского языка. Любая команда, любой совет и даже любая брань последовательно проходили через уста пяти-шести переводчиков, теряя при этом абсолютно всякий смысл. Первая же учебная стрельба кончилась тем, что шальная ракета разворотила хвост ни в чем не повинного спортивного самолета, имевшего неосторожность пролетать поблизости. Гибель его пассажиров — инспекторов ООН — списали на какую-то раскольническую группировку, а незадачливого инструктора вернули на родину, тем более что он умудрился подхватить в братской стране какую-то редкую тропическую заразу.

До этого Плешаков никогда ничем не болел, даже гриппом. Все тридцать два его зуба пребывали в целости и сохранности. Понос если и пробирал, то только от несвежей рыбы. Миновал его и микоз стоп, этот бич нашей армии, способный в считанные недели обезножить целые батальоны.

Поэтому случившееся подействовало на Плешакова вдвойне тягостно. Ни один профессор ни в Луанде, ни в Москве не смог точно определить его заболевание. Это была не малярия, потому что от нее не помогал хинин, это была не сонная болезнь, распространяемая мухами цеце, потому что от нее умирают уже в течение первых дней, это был не кала-азар, потому что кожа его не потемнела. Скорее всего в его тело проник какой-то малоизвестный науке паразит и медленно-медленно рос там, время от времени по неизвестной причине приходя в неистовство.

В такие моменты Плешакова будто свежей крапивой хлестали, мышцы его начинали самопроизвольно сокращаться, зрение теряло остроту, рот наполняла горькая слюна. Чувствовал он себя не намного лучше, чем наркоман при ломке. Впрочем, как позднее выяснилось, неведомая болезнь спасла Плешакова от верной смерти. Спустя месяц после его отъезда банда «национального фронта освобождения» (по другим данным — «национального союза за полную независимость») захватила сослуживцев Плешакова в плен и угнала в джунгли, откуда никто из них уже не вернулся.

Демобилизовавшись, будущий президент некоторое время работал в родном колхозе пастухом (чистый воздух и свежее молоко благотворно действовали на проклятого паразита). Спустя некоторое время он даже научился переносить приступы болезни на ногах. Выдавали его только помутившийся взор, скрип зубов да мелкое дрожание век. Впрочем, случалось это не так уж часто. Например, за весь тот срок, который Верка числилась личным врачом всенародно избранного президента (и самозваного императора одновременно), болезнь посетила его только пару раз.

Ни на стремительном взлете Плешакова к вершинам власти, ни на его дальнейшей бурной деятельности тропическая зараза не отразилась. Даже наоборот

— все наиболее значительные идеи, касавшиеся дальнейшего государственного строительства, посещали его как раз во время приступов. В частности, именно так родились знаменитые указы о создании в Киркопии коллективных хозяйств, об осушении Гиблой Дыры и о введении системы телесных наказаний (включая кастрацию и усечение языка).

Верка, знавшая о недуге Плешакова больше других, надеялась купить его доверие ценой щепотки бдолаха. То, что очередной приступ прихватил его именно сейчас, казалось невероятной удачей.

Впрочем, все зависело от доброй или, наоборот, недоброй воли Альфонса, из ангела-хранителя своего шефа превратившегося в демона-истребителя его врагов…

…Стена оказалась вовсе не зыбкой, как это вначале виделось ее глазами, а вполне непоколебимой и — главное — прохладной. После пережитого кошмара было приятно стоять, прижавшись к ней всем телом.

— Тебя что, ноги не держат? — раздался над ее ухом голос Альфонса.

— Держат… Только дайте отдохнуть немного, — попросила Верка.

— Потом отдохнешь. Ждут уже тебя. Не на свидание ведь идешь, а по делу государственной важности… Понимаешь разницу?

Ее подхватили с двух сторон под руки и торчком внесли в комнату, где пахло нездоровым потом, сбежавшим на огонь молоком и валериановыми каплями. Открывать глаза не хотелось, но кто-то огрел Верку сзади по затылку, и она поняла — не отстанут.

Усилием воли — вернее, жалкими крохами, от этой воли оставшимися, — она разлепила веки и дождалась, когда в ее глазах, изъеденных слезами боли, хоть немного прояснится.