Жили два друга - Геннадий Семенихин

– А если этот человек в душе пережил такое, что нельзя ни рассказать, ни описать. Если он вышел с низко опущенной головой и говорит: «Люди, простите».

– А крал с высоко поднятой головой? – рассмеялся беззлобно Чичико.

– Это не важно, – поморщился Демин. – Но ты бы его простил?

– Нэт, – односложно ответил грузин. – На мой взгляд, человек, потерявший честь, уже свое доброе имя, генацвале, не восстановит.

– И даже, если бы это был твой собственный брат?

– Нет, – повторил Чичико и вновь засмеялся. – Только чего ты пристал ко мне с этим вопросом, как с кинжалом? Что я к тэбэ приехал, о негодяях, что ли, говорить. Называется, старые друзья встретились. Лучше о своих делах расскажи, Коля. Приеду в совхоз, твои читатели спросят.

– Да иди ты к черту, – лениво отмахнулся Демин. – Ты ко мне вино пить приехал или на читательскую конференцию?

Белашвили громко захохотал, показывая белые зубы.

– Вино пить, – радостно подтвердил он и стал нацеживать в стаканы из бочонка светло-желтую жидкость.

– Подожди, – остановил его Николай, – хочешь, я тебе стихи свои почитаю. Я их публиковать не буду, а в новой повести использую.

– Вот это лучше, Коля. Читай.

Демин достал из ящика письменного стола листок, положил для чего-то перед собой, хотя на память знал все строчки, глуховато откашлялся.

Седой угрюмый человекПо жизни прекратил свой бег,Упал он, словно лошадь,Под непосильной ношейА доктор, тот что из светил,Над ним склонившись, говорил,Мол, что он ел и что он пил,И был ли он хорошийОставь рецепты, эскулап,Они не вяжутся никакНи с утренней зарею,Ни с миром, что мы строим.Пусть мы не из гранита,Но мы шагаем в битвыИ в этих самых битвахПорой бываем биты.

– Хорошие стихи, – сказал Чичико задумчиво. Жизнь – это действительно не река с цинандали, не из одних радостей состоит. И бьют в ней тебя… тоже бывает. Однако когда бьют, надо побыстрее подниматься и еще увереннее идти вперед. Как ты шел на зенитки, как я на них шел, помнишь? – Он осекся и внимательно посмотрел на своего фронтового друга. – Это вот такому, кто честь потерял, как ты об этом типе мне рассказывал, такому уже не подняться.

– Спасибо, Чичико, – бесстрастно кивнул головою Демин, – ты всегда говоришь правду. – И в нем окончательно созрело решение.

Чичико уезжал к себе на юг поздно ночью. Когда скрылся в тоннеле последний вагон скорого поезда с красным сигнальным фонариком, и на перроне не осталось ни одного провожающего, Демин вздохнул и отправился домой. В эту ночь он долго расхаживал по набережной, подставляя колючему ветру лицо. «Милый Чичико Белашвили! А ведь он очень все-таки прав в своей прямолинейной категоричности. Трудно подниматься, если так низко упал. Даже раскаявшемуся непосильно нести по жизни взваленную на себя ношу».

Демин вспомнил бесконечно дорогих и близких ему людей. Они разными были, эти люди, с которыми он шел по войне, дружил, делился самым что ни на есть сокровенным. Целой вереницей выстраивались они в его сознании, и погибшие, и живые, и он видел сейчас их так же ярко, как видел и в жизни.

Полковник Заворыгин, Сашка Рубахин, белобрысый и отчаянный Ветлугин, военком Деньдобрый, Рамазанов, Заморин, Батурин… Пожалуй, каждый из них сказал бы те самые слова, что произнес Чичико, услышав его скрытую исповедь.

Вконец замерзший, он вернулся домой и, присев за письменный стол, стал перелистывать страницы семейного альбома, подолгу рассматривать каждую фотографию. Потом встал и нежно погладил халат Зары, всегда висевший в его кабинете со дня ее смерти.

– Ты прости, – сказал он глухо и пежно, – мы же никогда больше не увидимся. Прости меня за эту ошибку, тем более что она – последняя.

Потом он сварил кофе и выпил большую чашку. Мелкий озноб прошел по его телу.

«Это от прогулки по холоду, – подбодрил себя Демин, – это вовсе не оттого, что мне страшно».

Он достал из холодильника бутылку коньяку и банку креветок, вспомнив, что эти креветки были с полгода назад куплены Заремой к какому-то празднику. В горьком одиночестве медленно, рюмка за рюмкой, он выпил всю бутылку.

Потом вернулся в кабинет. В маленьком туалетном зеркальце, что стояло на письменном столе, отразилось его лицо, обрамленное седыми висками и, отмеченное шрамом на щеке – след от ранения, полученного в полете на разведку Зееловских высот. Он вспоминал, и виделось ему лесное озеро, все охваченное утренней девственной свежестью, и обнаженная Зара, входившая в зеркально чистую воду. Так началась лучшая полоса в его жизни. Но как быстро она пролетела.

Мог ли он тогда предположить, что так сложатся их судьбы!.. Потом Демин написал письмо.

За окном прогрохотал первый трамвай с редкими озябшими пассажирами. Было около семи. Демин удивился, почему его не берет коньяк. Наверное, это от нервов.

Раскрыв нижний ящик книжного шкафа, он недолго в нем порылся и достал пистолет ТТ. Это был тот самый, подаренный ему за боевые отличия в сорок пятом победном году.

Почти не ощущая волнения, он приставил глазок пистолетного дула к груди, усмехнувшись, подумал:

«Как это просто! Гораздо проще, чем пикировать на зенитную батарею, когда она плюется огнем». Он выше поднял пистолет, сначала остановил его у подбородка, затем приблизил к виску.

– Ну что же, капитан Демин, иди в свою самую последнюю атаку! – приказал он себе.

Ранним утром в центре большого города раздался одинокий выстрел…