В одно дыхание - Михаил Веллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Объявили окончание регистрации. Я поглядывал на часы и табло.
В голове застряли несколько бессвязных цитат:
«Жирные, здоровые люди нужны в Гватемале».
О. Генри, «Короли и капуста».«И Вилли, и Билли давно позабыли, когда собирали такой урожай».
Высоцкий, «Алиса в стране чудес».«Поле чудес в стране дураков».
Мюзикл «Буратино».«И тут Эдди Марсала пукнул на всю церковь. Молодец Эдди!»
Сэлинджер, «Над пропастью во ржи».«Стоит посадить обезьяну в клетку, как она воображает себя птицей».
журн. «Крокодил».«Не все то лебедь, что над водой торчит».
Станислав Ежи Лец.«Умными мы называем людей, которые с нами соглашаются».
В. Блейк.«Почему бы одному благородному дону не получить розог от другого благородного дона?»
Бр. Стругацкие, «Трудно быть богом».«В общем, мощные бедра».
Там же.«Пилите Шура, пилите».
Ильф, Петров, «12 стульев».«А весовщик говорит: Э-э-эээ-эээээээээ…»
Зощенко.«Приходить со своими веревками, или дадут?»
Мне вспомнился однокашник (сейчас ему под сорок, а все такой же идиот), у которого было шуток шесть на все случаи жизни. Через полгода знакомства любой беззлобно осаживал его: «Степаша, заткнись». На что он, не обижаясь, отвечал — тоже всегда одной формулой «Запас шуток ограничен, а жизнь с ними прожить надо». И живет!
Вспомнил и старое рассуждение: три цитаты — это уже некое самостоятельное произведение, они как бы сцепляются молекулярными связями, образуя подобие нового художественного единства, взаимообогащаясь смыслом.
Я уже давно читаю очень медленно — возможно, реакция на молниеносное студенческо-сессионное чтение, когда стопа шедевров пропускается через мозги, как пулеметная лента, только пустые гильзы отзвякивают. И с некоторых пор стал обращать внимание, как много афористичности, да и просто смака в массе фраз настоящих писателей; обычно их не замечаешь, проскальзываешь. Возьми чуть не любую вещь из классики — и наберешь эпиграфов и высказываний на все случаи жизни.
Причем обращаешь внимание на такие фразы, разумеется, в соответствии с собственным настроем: вычитываешь то, что хочешь вычитать; на то они и классики… В принципе набор цитат, которыми оперирует человек, — его довольно ясная характеристика. «Скажи мне, что ты запомнил, и я скажу тебе, кто ты»…
И тут он подошел к справочному — торопливый, растерянно-радостный. Средних лет, хорошо одет, доброе лицо. Странно…
Улыбаясь и жестикулируя, он вертел в руках свой цитатник, что-то толкуя девушке за стеклом. Она приподнялась и указала на меня.
Он выразил мне благодарность в прочувственных выражениях, сияя.
— Простите, — сознался я, мучимый любопытством, — я тут раскрыл нечаянно… искал данные владельца… и увидел… — Как вы объясните человеку, что прочли его записи, а теперь хотите еще и выяснить их причину? Но он готовно пришел на помощь:
— Вас, наверно, позабавил набор цитат?
— Да уж заинтриговал… Облик вырисовался такой… не соответствующий… — я сделал жест, обрисовывающий собеседника.
— А-а, — он рассмеялся. — Видите ли, это рабочие записи. По сценарию один юноша, эдакий пижон-нигилист, произносит цитату — характерную для него, задающую тон всему образу, определяющую интонацию данной сцены, реакцию собеседников и прочее…
— Вы сценарист?
— Да; вот и ищу, понимаете…
— И сколько фраз он должен произнести?
— Одну.
— И это все — ради одной?! — поразился я.
— А что ж делать, — вздохнул он. — За то нам и платят: «За то, что две гайки отвернул, — десять копеек, за то, что знаешь, где отвернуть, — три рубля».
Я помнил это место из старого фильма.
— «Положительно, доктор, — в тон сказал я, — нам с вами невозможно разговаривать друг с другом».
Он хохотнул, провожая меня к стойке: все прошли на посадку.
— Вот это называется пролегомены науки, — сказал он. — «Победа разума над сарсапариллой».
Мне не хотелось сдаваться на этом конкурсе эрудитов.
— «Наука умеет много гитик», — ответил я, пожимая ему руку, и пошел в перрон. И вслед мне раздалось:
— «Что-то левая у меня отяжелела, — сказал он после шестого раунда».
— «Он залпом выпил стакан виски и потерял сознание».
Вот заразная болезнь!
«Не пишите чужими словами на чистых страницах вашего сердца».
«Молчите, проклятые книги!»
«И это тоже пройдет».
Смешно — нет
Идет съемка
Начинается съемка.
Приходит директор картины и принимает валидол. Ждет рабочих, идет на поиски.
Приходят рабочие (они тоже уже приняли), ждут директора.
Приходит художник, ждет директора. Характеризует все тремя словами. Считает с рабочими мелочь, один уходит.
Приходит некто. Ему отвечают кратко, и он идет.
Приходит осветитель с девицей. Лезет в свою будку с девицей.
Приходит оператор и говорит художнику, что сегодня ни черта не выйдет. Художник возражает, что вообще ни черта не выйдет.
Приходят два неглавных актера и объясняют, почему ни черта не выйдет.
Приходит помреж. Все объясняют ему, почему ни черта не выйдет. Он парирует, что и не должно.
Приходит гример. Оценивает обстановку и лезет в будку к осветителю.
Приходит ассистент режиссера, раскладывает свой столик, достает бумажки. Садится с двумя неглавными актерами играть в преферанс.
Приходит главная героиня и плохо себя чувствует.
Гример выпадает из будки осветителя. Оценивает обстановку и подсаживается к преферансистам.
Приходит режиссер. Смотрит на героиню, в зеркало, на героиню, в зеркало, на героиню, в зеркало. Раздражается. Хочет посмотреть на директора. Хочет посмотреть на дурака, который еще с директором свяжется. Обоих не видит. Капризничает. Не видит главного героя — хочет видеть. Видит помрежа — не хочет видеть.
Приходят не то чтобы все, но непонятно, кто еще не пришел, потому что уже пришли непонятно кто.
Начинается съемка.
Приходит директор и принимает валидол. Идет на поиски главного героя.
Режиссер принимает решение приступать. Все бросают курить. Расходятся по местам. Ждут. Закуривают.
У помрежа не оказывается рабочего плана.
У оператора не оказывается высокочувствительной пленки.
У долльщика не оказывается сил катать тележку с оператором.
У ассистента не оказывается денег расплатиться за преферанс.
У героини не оказывается терпения переносить это издевательство.
Приходит главный герой, играть отказывается. Он уже приходил два часа назад, — его послали. Директор унижается. Герой оскорблен. Помреж унижается. Герой возмущен. Ассистент унижается и просит отсрочить долг за преферанс. Герой негодует. Режиссер унижается. Герой неудовлетворен, но согласен.
Режиссер просит внимания и понимания.
Художник просит заменить декорацию.
Оператор просит рапид.
Долльщик просит катать оператора помедленнее.
Помощник оператора просит поставить его оператором.
Директор просит не сжечь павильон.
Герой просит героиню целовать естественнее.
Героиня просит чего-нибудь соленого.
Осветитель просит девицу. Девица не соглашается.
Режиссер просит свет. Осветитель против. На штангах ламп не повышается напряжение. У режиссера повышается напряжение.
Съемка продолжается.
Директору нужен валидол.
Художнику нужно воплотить декорацию.
Гримеру нужна французская морилка и колонковая кисточка.
Героине нужно полежать.
Режиссеру нужна лошадь.
Рабочим нужен перерыв, они устали.
Перерыв.
Оператор клянет пленку.
Долльщик клянет оператора.
Художник клянет рабочих.
Рабочие клянут тарифные ставки.
Директор клянет медицину.
Ассистент клянет преферанс.
Героиня клянет женскую неосмотрительность.
Осветитель клянет женскую осмотрительность.
Режиссер клянет всех вплоть до братьев Люмьер.
Гример оценивает обстановку и идет пить пиво. Все идут пить пиво.
После перерыва дело налаживается.
Директор принимает валокордин.
Герой попадает в образ.
Долльщик попадает в ритм, катая тележку с камерой.
