Самая темная ночь - Дженнифер Робсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Клап всего лишь нахмурилась, озабоченно глядя на ниточку, которая выбилась из обивки подлокотника кресла. А потом она удивила Нину еще раз.
– Что ты знаешь о лечении? Ты врач?
– Нет. Я только студентка. Изучала медицину. – Это было относительно близко к правде.
– Врач в Чопау полный идиот. Я хочу, чтобы ты осмотрела мою ногу. Помоги снять сапог.[78]
Нина не двинулась с места, и старшая надзирательница опять нахмурилась:
– Ты что, тоже идиотка? Не слышала, что я сказала?
– Слышала. Просто не была уверена, что правильно вас поняла…
– Я хочу, чтобы ты осмотрела мою больную ногу. Что здесь непонятного?
– Э-э… Да-да, конечно.
Нина подошла к скамеечке, взялась за пятку сапога и осторожно его стянула с ноги надзирательницы. Ее голень была забинтована от стопы до колена.
– Я не догадывалась, что у вас болит нога. Ни разу не видела, чтобы вы хромали…
– Не могу же я показать подчиненным, что плохо себя чувствую. Нет уж, я не дура. Ну, начинай осмотр.
– Мне нужно побольше света. Может, вы пересядете к окну?
Oberaufseherin понадобилось некоторое время, чтобы вылезти из кресла. Затем Нина придвинула его поближе к окну, перенесла туда скамеечку, раздернула шторы и приоткрыла раму, чтобы впустить свежий воздух. Присев на корточки рядом со скамейкой, она сняла неприятно пахнувшую грязную повязку на вытянутой ноге Клап. Вся кожа от ступни до колена у нее оказалась воспалена и покрыта ярко-алой сыпью, от которой исходил ощутимый жар, когда Нина провела ладонью в сантиметре над покраснением. Она покосилась на Клап – та сидела зажмурившись и вцепившись в подлокотники кресла.
– Мне не хватает света, – сказала Нина. – Я принесу лампу.
Через секунду, держа лампу в левой руке, она низко склонилась над ногой и рассмотрела сыпь повнимательнее. Теперь, при ярком свете, стало видно, что кожа под сыпью припухла и пораженный участок имеет четкую границу, отделяющую его от чистой зоны. Нина снова села на корточки и задумалась.
– Что сказал вам врач из Чопау? – спросила она наконец.
– Не знаю, как это перевести на итальянский… По-немецки он сказал Ausschlag. Наверное, подойдет слово «сыпь».
– Да, именно. Что ж, он ошибся. Это не просто сыпь. Это erysipelas – рожистое воспаление, или рожа.
– Erysipel, – кивнула Клап. Немецкий термин оказался очень похожим на латинский.
– Да. Это бактериальная инфекция кожи. Тут необходимо немедленное лечение, иначе воспаление будет распространяться дальше.
Клап снова кивнула – судя по всему, поняла опасность.
– И как это лечить? – поинтересовалась она.
Всего несколько лет назад Нина обсуждала с отцом новые сульфаниламидные препараты, но она сомневалась, что какой-нибудь из них может оказаться под рукой у городского врача в Чопау. Однако ей нужно было что-то ответить Клап.
– В данный момент я ничего не могу сделать, но есть лекарство, которое может вам помочь. Оно называется сульфаниламид, разработано в Германии и производится компанией «Байер».
Клап достала из нагрудного кармана кителя маленький блокнот с привязанным к нему карандашиком.
– Запиши мне, – попросила она и протянула блокнот Нине.
«Erysipel», – написала Нина, понадеявшись на то, что не наделала ошибок в немецком обозначении инфекции. И добавила: «Sulfanilamide».
Старшая надзирательница жестом велела Нине снова забинтовать ей ногу.
– Я была учительницей до войны, – вдруг тихо заговорила она. – Преподавала литературу в берлинской школе. В одной из лучших. Нет, в самой лучшей. А теперь… – Теперь эта женщина обратила на Нину бесстрастный взгляд. – Я распоряжусь выдать мазь и бинты тем, у кого есть ожоги. Позаботься о них.
Нина кивнула.
– Если опять попадешься на воровстве, прикажу тебя расстрелять. Можешь идти.
Остаток дня Нина провела как на иголках. Что, если врач из Чопау не согласится с ее диагнозом? Вдруг ему просто не понравится, что какая-то заключенная ставит под сомнение его вердикт? А может, у Клап возникнет аллергическая реакция на лекарство? Об этом она и вовсе не задумывалась до сих пор…
Oberaufseherin явилась на вечернюю перекличку, и вид у нее был не такой напряженный, как в начале дня. Она ни словом, ни кивком не выразила Нине благодарности, но и не отдала приказа ее наказать, а уже одно это можно было считать в лагере проявлением милости.
Той ночью, несмотря на усталость, Нина никак не могла заснуть – мешали тоска и боль в руках. Чтобы никого не побеспокоить, она лежала на койке неподвижно и пыталась думать о хорошем. О счастливых временах.
Как же давно она убеждала Стеллу, что окончание войны близко, что им нужно продержаться еще совсем немного – через пару недель, а может, и вовсе через несколько дней война непременно закончится, и они будут свободными…
Она начала беззвучно плакать, и сил не было даже вытереть слезы, а через мгновение ей на плечо легла чья-то ласковая ладонь, пальцы коснулись брови, скользнули выше, по ежику коротких, едва отросших волос, и прикосновение это было поразительно знакомым и приятным. Может, Стелла проснулась, услышав, как она всхлипывает?..
– Антонина, – прозвучал голос. Голос ее отца.
Нина открыла глаза. Он был рядом, стоял у края койки, слегка нагнувшись, чтобы она могла поцеловать его в щеку. Он был в точности таким, каким она его помнила.
– Ох, папа… – прошептала Нина. – Как же чудесно видеть твое лицо. Пусть даже во сне…
– А ты думаешь, это сон? – спросил он и улыбнулся ласковой, поразительно знакомой улыбкой. – Почему не веришь своим глазам?
– Я хочу верить, но знаю, что тебя тут нет. Ты умер… там… в том лагере. – Нина не могла вспомнить название, но оно не имело значения. По крайней мере, не сейчас, когда папа заглянул к ней в гости.
– Ты почему не спишь? – спросил он.
– Не знаю. Борюсь с тревогами, как в детстве. Только сейчас тревоги пострашнее. Сейчас чудовища у меня под кроватью вполне реальны. – Нина закрыла глаза и снова открыла, вспомнив нечто важное: – А мама с тобой?
– Со мной, милая. Мы и не расставались. Теперь послушай меня, пожалуйста. Ты слушаешь, Нина?
– Да, папа.
– Ты выживешь. Ты будешь жить и увидишь, как закончится война. Я тебе обещаю.
– Я так скучаю по вам с мамой. И по Нико тоже. Мне так больно думать о нем, даже вспоминать больно… Мне так грустно…
– Я понимаю, милая.
– Как жаль, что ты не успел узнать его получше, папа. – Она
