Тайна Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– Прошу прощения, что испугал вас, – сказал он. Его губы растянулись в улыбке, и его лицо сразу же преобразилась. – Я сам был напуган и ждал здесь, чтобы набраться храбрости.

Его лошадь тихо заржала и тряхнула гривой. Туман на мгновение рассеялся и открыл ее серую спину с богато украшенным седлом.

– Какое дело потребовало у вас набраться храбрости? – поинтересовалась Мария. Этот молодой рыцарь казался древним призраком, возможно, пришельцем из эпохи короля Артура. Рукоять его меча, которую он сжимал длинными белыми пальцами, была изукрашена самоцветами.

– Я должен предстать перед своей доброй королевой, – ответил он.

– А почему вы боитесь это сделать?

– Она не посылала за мной, я приехал сюда по распоряжению отца. Он сказал, что по меньшей мере неделю не сможет покинуть Данкельд, поэтому я должен поехать один и представиться ей. Но это казалось гораздо более простым делом, когда я находился далеко отсюда.

– Вы Генри, лорд Дарнли, – наконец догадалась она.

Он еще сильнее побледнел, когда она откинула капюшон.

– Матерь Божья, это вы! Вы – это она! Вы… ох, простите меня, я трижды дурак!

Он схватил ее руку в перчатке своей белой рукой и стал целовать ее.

– Дорогой кузен, – сказала Мария, смутившаяся из-за его смущения. – Я давно ожидала вашего приезда.

Она осторожно высвободила руку из его холодных пальцев.

– Не нервничайте. Разве это не лучше, чем публичный прием с обменом любезностями на виду у всего двора? Мы оба оказались здесь, в этом мертвом заброшенном саду, по какой-то причине, может быть, даже по одной причине.

– Да. Мы оба искали уединения для раздумий. – От радости кровь бросилась ему в лицо, и на его щеках заиграл румянец.

– Увы, это редкое удовольствие для нас обоих, – сказала она. – Нужно пользоваться любой возможностью. – Она жестом поманила его: – Теперь вы пойдете со мной?

– Одну минуту! – взмолился он. – Неужели мы должны так быстро присоединиться к остальным и затеряться среди них?

Она точно поняла, что он имеет в виду, хотя все ее спутники в замке Вимс были лично отобраны ею, а те, кто наиболее пристально следил за ней – лорд Джеймс, Мейтленд и даже благожелательно настроенные Эрскин и Мелвилл.

– Как пожелаете. – Мария непринужденно улыбнулась, но на самом деле она уже прикидывала его рост и радовалась тому, что он смотрел на нее сверху вниз – нечто такое, что случалось очень редко. Она привыкла к тому, что выше почти всех остальных, и практически не думала об этом как человек, который не думает, как он удерживает равновесие на суше до тех пор, пока не попадает на море.

– Отсюда можно увидеть Эдинбург? – спросил он.

– В ясный день, – ответила она и подвела его к обзорной площадке на краю утеса. – Но сегодня туман скрывает город.

Огромные извивающиеся клубы тумана проносились над водой. Суша на другой стороне залива каждые несколько секунд то показывалась, то исчезала из виду.

– Лейт находится почти прямо напротив нас.

– Это эдинбургский порт, – сказал он, словно прилежный ученик. Он явно запомнил этот факт. – А слева на мысу находится замок Танталлон, где мой дядя граф Мортон принимал моего отца.

– Ваш отец был рад, когда ему разрешили вернуться в Шотландию.

– Радость возвращения домой невозможно описать словами. Разве это не похоже на возвращение в рай? Говорят, что мы лишь странники на этой земле, изгнанные из своего вечного дома, но в конце концов возвращаемся туда, если заслуживаем этого. Поэтому вторая самая большая радость – это вернуться в свой земной дом после долгого изгнания. Возможно, это величайшее счастье, которого мы удостаиваемся.

Его лицо сияло.

– Но вы не были изгнаны, – подумав, сказала она. – Вам еще не приходилось бывать в Шотландии. Вы родились в Англии; вы английский подданный и даже первый принц крови.

– Но Шотландия – дом моих предков!

– И что это значит на самом деле? Она не пробуждает у вас никаких воспоминаний, не бередит ваши чувства. Такие вещи нужно ощущать на месте; их нельзя передать на расстоянии, словно некий таинственный эфир.

– Ах, вы не понимаете, – грустно произнес он. – Я знаю лишь, что чувствую себя шотландцем, что какая-то часть меня всегда радостно отзывается на слово «Шотландия». Меня волнует, когда я узнаю, что стихотворение было написано шотландцем, или какой-то шотландец совершил подвиг за границей, или даже что какой-нибудь обычный человек имеет частицу шотландской крови. Он сразу становится другим для меня… более возвышенным. Нет, я не могу этого объяснить.

– Понимаю. – Она действительно понимала. – Я чувствовала то же самое, когда вернулась в Шотландию. Увы, я обнаружила, что, хотя французы считали меня шотландкой, шотландцы считали меня француженкой. Я испытывала чувства, о которых вы говорите, хотя никто не мог приписать их мне. Даже сейчас меня считают иностранкой, пользуясь религией в качестве предлога. Какая глупость! Шотландия тысячу лет была католической страной, но не прошло и пяти лет, как она обратилась в протестантство. Кто же тогда лучший шотландец, более традиционный или истинный шотландец?

– Да! – воскликнул он. – Да, в Англии то же самое. Религия наших предков внезапно была названа предательской. Однако Эдуард Исповедник и Генрих V насаждали и отстаивали ее. Почему же тогда их до сих пор славят как героев?

– Потому что теперь принято держать в голове два вероучения, которые противоречат друг другу. Это вошло в моду.

Оба рассмеялись.

– Наш общий прадед – Генрих VII. Каким простым был его мир! – продолжала она. – Существовала лишь одна вера, и нужно было думать только о Европе. Не было никаких протестантов, Нового Света, России или турок. Ему оставалось лишь уладить распри между домами Йорков и Ланкастеров. У нас есть протестанты и проповедники, язычники и ереси, простолюдины и их представители, Джон Нокс…

– У нас?

– Да, – спокойно ответила она. – У нас.

Генри, лорд Дарнли, получил теплый прием в замке, превращенном королевой в тихую гавань для отдыха. Здесь царил дух непринужденности, где парадную обувь можно было сменить на комнатные туфли, а жесткие корсажи, украшенные драгоценностями, – на мягкие халаты. Мария часто искала такие убежища, останавливаясь в домах торговцев, отпуская своих слуг и даже отказываясь от королевских атрибутов как человек, который сбрасывает одежду, чтобы принять теплую ванну в целебном минеральном источнике.

Ее Марии находились в приподнятом настроении; они высоко ценили то время, когда их госпожа отступала от строгостей официального протокола. Тогда они делали вид, что превратились – и даже на короткое время превращались – в обычных горничных. Девятнадцатилетний Дарнли легко вписался в их общество, так как он сам бежал от будущих обязанностей и находился в игривом и благодушном состоянии.

В Валентинов день они устроили маленький праздник со старомодными записками, пением и танцами. Большой зал замка Вимс (хотя на самом деле он был довольно маленьким) заранее подготовили к этому событию: расчистили пол для танцев и натянули красные ленты между стенными канделябрами. За музыкантами послали в Дармефермлайн, так как в замке не было тех, кто умел бы играть на цитре и скрипке, и составили музыкальную программу.

Старинная легенда гласила, что птицы в этот день выбирают себе пару, как и большинство людей. Уже были выставлены две корзинки с именами всех мужчин в одной и всех женщин – в другой. Им предстояло вытаскивать записки и составлять пары. Случай и природа должны обеспечить правильный выбор.

Но человеческие потребности вмешались в этот процесс. Мария чудесным образом выбрала Дарнли, а Мэри Ливингстон – Джона Сэмпилла. Мэри Битон и Мэри Флеминг, чьи ухажеры были слишком заняты государственными делами для визита, пришлось довольствоваться одним из музыкантов и смотрителем замка.

Дарнли медленно развернул записку с именем, которую он достал из корзинки. Там было написано «Мария Стюарт», а не «королева».

– Смею ли я? – спросил он.

– Должна ли я остаться без пары в такой день? – рассмеялась Мария. – Это было бы оскорбительно. – Она повернулась к нему: – Добро пожаловать, Валентин.

Она вгляделась в его красивое, мужественное лицо. Он был похож на рыцаря из сна – такой высокий, умный, откровенный, с золотистыми кудрями…

Он показал себя превосходным танцором. Потом он взял свою лютню и, ко всеобщему изумлению, оказался настоящим мастером. Даже Риччио, сидевший в углу и наблюдавший за празднеством, одобрительно кивал. Когда все закончилось, Дарнли уселся перед камином и стал петь. Его голос, шелковистый тенор, уверенно и страстно выводил каждую ноту.

Нет сладостнее урожая по весне, Чем урожай из спелых поцелуев! Целуй же, о владычица весны, Наполни закрома своим лобзаньем, Твои чертоги дивно зелены И призывают к радостным дерзаньям!