Том 2. Баллады, поэмы и повести - Василий Жуковский

Две повести*

Подарок на Новый Год издателю «Москвитянина»

Дошли ко мне на берег Майна слухи,Что ты, Киреевский*, теперь стал и москвичИ Москвитянин. В добрый час, принятьсяДавным-давно пора тебе за дело.Меня ж взяла охота подаритьТебя и твой журнал на Новый годСвоим добром, чтоб старости своейПо-старому хотя на миг одинДать с молодостью вашей разгуляться.Но чувствую, что на пиру ее,Где все кипит, поет, кружится, блещет,Неловко старику; на ваш уж ладМне не поется; ле́та изменилиМою поэзию; она теперь,Как я, состарелась и присмирела;Не увлекается хмельным восторгом;У рубежа вечерней жизни сидя,На прошлое без грусти обращаетГлаза и, думая о том, что насВ грядущем ждет, молчит. Но все, однако,На Новый год мне должно подаритьТебя и твой журнал. Друг, даровомуКоню, ты знаешь сам, не смотрят в зубы.Итак, прошу принять мой лепт вдовицы.

Недавно мне случилося найтиПредание о древнем АлександреВ талмуде. Я хочу преданье этоЗдесь рассказать так точно, как оноРассказано в еврейской древней книге.Через песчаную пустыню шелС своею ратью Александр; в страну,Лежавшую за рубежом пустыни,Он нес войну. И вдруг пришел к рекеШирокой он. Измученный путемПо знойному песку, на тучном брегеРеки он рать остановил; и скоро всяОна заснула в глубине долины,Прохладою потока освеженной.Но Александр заснуть не мог; и в знойИ посреди спокойствия долины,Где не было следа тревог житейских,Нетерпеливой он кипел душою;Ее и миг покоя раздражал;Погибель войск, разрушенные троны,Победа, власть, вселенной рабство, славаНосилися пред ней, как привиденья.Он подошел к потоку, наклонился,Рукою зачерпнул воды студенойИ напился; и чудно освежилаБожественно-целительная влагаЕго все члены; в грудь его прониклаУдвоенная жизнь. И понял он,Что из страны, благословенной небом,Такой поток был должен вытекать,Что близ его истоков надлежалоЦвести земному счастию; что, верно,Там в благоденствии, в богатстве, в миреСвободные народы ликовали.«Туда! туда! с мечом, с огнем войны!Моей они должны поддаться властиИ от меня удел счастливый свойПринять, как дар моей щедроты царской».И он велел греметь трубе военной;И раздалась труба, и пробудилась,Минутный сон вкусивши, рать; и быстроЕе поток, кипящий истребленьем,Вдоль мирных берегов реки прекраснойК ее истокам светлым побежал.И много дней, не достигая цели,Вел Александр свои полки. Куда жеОн наконец привел их? Ко вратамЭдема. Но пред ним не отворилсяЭдем; был страж у врат с таким ужасноПылающим мечом, что задрожалаИ Александрова душа, егоУвидя. «Стой, — сказал привратник чудный, —Кто б ни был ты, сюда дороги нет».«Я царь земли, — воскликнул Александр,Прогневанный нежданным запрещеньем, —Царем земных царей я здесь поставлен.Я Александр!» — «Ты сам свой приговор,Назвавшись, произнес; одни страстейМятежных обуздатели, одниДушой смиренные вратами жизниВступают в рай; тебе ж подобным, мираГрабителям, ненасытимо жадным,Рай затворен». На это Александр:«Итак, назад мне должно обратиться,Тогда, как я уже стоял ногойНа этих ступенях, туда проникнув,Где от созданья мира ни одинИз смертных не бывал. По крайней мере,Дай знамение мне, чтобы моглаПроведать вся земля, что АлександрУ врат эдема был». На это страж:«Вот знаменье; да просветит оноТвой темный ум высоким разуменьем;Возьми». Он взял; и в путь пошел обратный;А на пути, созвавши мудрецов,Перед собою знаменье велелИм изъяснить. «Мне! — повторял он в гневе, —Мне! Александру! дар такой презренный!Кусок истлевшей кости!» — «Сын Филиппов, —На то сказал один из мудрецов, —Не презирай истлевшей этой кости;Умей спросить, и даст тебе ответ».Тут принести велел мудрец весы;Одну из чаш он золотом наполнил;В другую чашу кость он положил,И… чудо! золото перетянулаКость. Изумился Александр; он вдвоеВелел насыпать золота; он самСвой скипетр золотой, свою коронуИ с ними тяжкий меч свой бросил в чашу —Ни на волос она не опустилась.Затрепетал на троне царь могучий;И он спросил: «Какою тайной силойНарушен здесь закон природы? ЧемЕй власть ее возможно возвратить?» —«Щепоткою земли», — сказал мудрец.И бросил он на кость земли щепотку:И чаша с костью быстро поднялася,И быстро чаша с золотом упала.Мудрец сказал: «Великий государь,Был некогда подобный твоемуРазрушен череп; в нем же эта костьБыла частицей впадины, в которойГлаз, твоему подобный, заключался.Глаз человеческий в объеме мал;Но с ненасытной жадностью объемлетОн все, что нас здесь в области виденийТак увлекательно пленяет; целыйОн мир готов сожрать голодным взором.Все золото земное всыпьте в чашу,Все скипетры и все короны бросьтеНа золото… все будет мало; ноПокрой его щепоткою земли —И пропадет его ненасытимость;Сквозь легкий праха груз уж не пробьетсяОн жадным взором. Ты ж, великий царь,В сем знаменье уразумей прямоеЗначение и времени и жизни.Ненасытимости перед тобоюЛежит симво́л в истлевшей этой кости».Но царь внимал с поникшей головой,С челом нахмуренным. Вдруг он вскочил;Сверкнул на всех могучим оком льва;И возгласил так громко, что скалы́Окрестные ужасный дали голос:«Греми, труба! Вперед, мои дружины!Жизнь коротка; уходит время; стыдТому, кто жизнь и время праздно тратит».И вихрями взвился песок пустыни;И рать великая, как змей с отверзтымГолодным зевом, шумно побежалаК пределам Индии. ЗавоевательПотоками лил кровь, и побеждал,И с каждою победой разгоралсяСильнейшей жаждою победы новой,И наконец они ему щепоткойЗемли глаза покрыли — он утих.

Но кажется, почтенный Москвитянин,Что мой тебе подарок в Новый годНекстати мрачен: гробовая кость,Земля могильная, ничтожность славы,Тщета величий… в Новый год даритьТаким добром неловко; виноват;И вот тебе рассказ повеселее.

Жил на Востоке царь; а у царяЖил во дворце мудрец: он называлсяКерим, и царь его любил и с нимБеседовал охотно. Раз случилось,Что задал царь такой вопрос Кериму:«С чем можем мы сравнить земную жизньИ свет?» Но на вопрос мудрец не вдругОтветствовал; он попросил отсрочкиСначала на день, после на два, послеНа целую неделю; наконецПришел к царю и так ему сказал:«Вопрос твой, государь, неразрешим.Мой слабый ум его обнять не может;Позволь людей мудрейших мне спросить».И в путь Керим отправился искатьОтвета на вопрос царя. СначалаОн посетил один богатый город,Где, говорили, находился славныйФилософ; но философ тот имелВеликолепный дом, был друг сердечныйЦаря, жил сам как царь и упивалсяИз полной чаши сладостию жизни.Керим ему вопрос свой предложил.Он отвечал: «Свет уподобить можноВеликолепной пировой палате,Где всякий час открытый стол — садисьКто хочет и пируй. Над головоюГостей горят и ходят звезды неба;Их слух пленяют звонким хором птицы;Для них цветы благоуханно дышат,А на столах пред ними без числаСтоят с едою блюда золотые,И янтарем кипящим в чашах блещетВино; и все кругом ласкает чувства.И гости весело сидят друг с другом,Беседуют, смеются, шутят, спорят;И новые подходят беспрестанно;И каждому есть место; кто ж довольноНасытился, встает, и с теми, ктоСидели с ним, простясь, уходит спатьДомой, хозяину сказав спасибоЗа угощенье. Вот и свет и жизнь».Керим философу не отвечалНи слова; он печально с ним простилсяИ далее поехал; про себя жеТак рассуждал: «Твоя картина, другФилософ, неверна; не все мы здесьС гостями пьем, едим и веселимся;Немало есть голодных, одинокихИ плачущих». Кериму тут сказали,Что недалеко жил в густом лесуОтшельник набожный, смиренномудрый.Ему убежищем была пещера:Он спал на голом камне; ел одниКоренья, пил лишь воду; дни и ночиВсе проводил в молитве. И немедляК нему отправился Керим. ОтшельникЕму сказал: «Послушай; через степьОднажды вел верблюда путник; вдругВерблюд озлился, начал страшно фыркать,Храпеть, бросаться; путник испугалсяИ побежал; верблюд за ним. КудаУкрыться? Степь пуста. Но вот увиделУ самой он дороги водоемУжасной глубины, но без воды;Из недра темного его торчалиВетвями длинными кусты малины,Разросшейся меж трещинами стен,Покрытых мохом старины. В негоГонимый бешеным верблюдом путникВ испуге прянул; он за гибкий сукМалины ухватился и повисНад темной бездной. Голову подняв,Увидел он разинутую пастьВерблюда над собой: его схватитьРвался ужасный зверь. Он опустилГлаза ко дну пустого водоема:Там змей ворочался и на негоЗиял голодным зевом, ожидая,Что он, с куста сорвавшись, упадет.Так он висел на гибкой, тонкой веткеМеж двух погибелей. И что ж ещеЕму представилось? В том самом месте,Где куст малины (за который онДержался) корнем в землю сквозь проломСтены состаревшейся водоемаВходил, две мыши, белая одна,Другая черная, сидели рядомНа корне и его поочередноС большою жадностию грызли, землюСо всех сторон скребли и обнажалиВсе ветви корня, а когда земляШумела, падая на дно, оттудаВыглядывал проворно змей, как будтоСпеша проведать, скоро ль мыши кореньПерегрызут и скоро ль с ношей кустК нему на дно обрушится. Но что же?Вися над этим страшным дном, без всякойНадежды на спасенье, вдруг увиделНа ближней ветке путник много ягодМалины, зрелых, крупных: сильноЖелание полакомиться имиЗажглося в нем; он все тут позабыл:И грозного верблюда над собою,И под собой на дне далеком змея,И двух мышей коварную работу;Оставил он вверху храпеть верблюда,Внизу зиять голодной пастью змея,И в стороне грызть корень и копатьсяВ земле мышей, а сам, рукой добравшисьДо ягод, начал их спокойно рватьИ есть; и страх его пропал. Ты спросишь:Кто этот жалкий путник? Человек.Пустыня ж с водоемом Свет; а путьЧерез пустыню — наша Жизнь земная;Гонящийся за путником верблюдЕсть враг души, тревог создатель, Грех:Нам гибелью грозит он; мы ж беспечноНа ветке трепетной висим над бездной,Где в темноте могильной скрыта СмертьТот змей, который, пасть разинув, ждет,Чтоб ветка тонкая переломилась.А мыши? Их названье День и Ночь;Без отдыха, сменяяся, ониРаботают, чтоб сук твой, ветку жизни,Которая меж смертию и светомТебя неверно держит, перегрызть;Прилежно черная грызет всю ночь,Прилежно белая грызет весь день;А ты, прельщенный ягодой душистой,Усладой чувств, желаний утоленьем,Забыл и грех — верблюда в вышине,И смерть — внизу зияющего змея,И быструю работу дня и ночи —Мышей, грызущих тонкий корень жизни;Ты все забыл — тебя манит одноНеверное минуты наслажденье.Вот свет, и жизнь, и смертный человек.Доволен ли ты повестью моею?»Керим отшельнику не отвечалНи слова; он печально с ним простилсяИ далее поехал; про себя жеТак рассуждал: «Святой отшельник, твойРассказ замысловат, но моегоВопроса он еще не разрешил;Не так печальна наша жизнь, как степь,Ведущая к одной лишь бездне смерти;И не одним минутным наслажденьемПленяется беспечно человек».И ехал он куда глаза глядят.Вот повстречался с ним какой-то странный,Убогим рубищем покрытый путник.Он шел босой; через плечо виселаКотомка; в ней же было много хлеба,Плодов и всякого добра; он сам,Казалось, был веселого ума,Глаза его сверкали остротою,И на лице приятно выражалосьПростосердечие. Керим подумал:«Задам ему на всякий случай мойВопрос! Быть может, дело скажет этотЧудак». И он у нищего спросил:«С чем можно нам сравнить земную жизньИ свет?» — «На это у меня в запасеЕсть повесть, — нищий отвечал. — Послушай:Одни Немой сказал Слепому: еслиУвидишь ты Арфиста, попросиЕго ко мне, чтоб сына моего,В унылость впадшего, своей игроюРазвеселил. На то сказал Слепой:Такого мне Арфиста уж случалосьВидать здесь; я Безногого за нимОтправлю; он его в одну минутуНайдет. Безногий побежал и скороНашел Арфиста; был Арфист без рук,Но он упрямиться не стал и такПрекрасно начал на бесструнной арфеИграть, что меланхолик без умаРасхохотался; то Слепой увидяВсплеснул руками; вслух Немой хвалитьСтал музыканта, а Безногий началПлясать и так распрыгался, что многоСбежалося людей, и из толпыВдруг выскочил Дурак: он изъявилАрфисту, прыгуну и всем другимСвое благоволенье. Мимо ихПрошла тихонько Мудрость и, увидя,Что делалось, шепнула про себя:Таков смешной, безумный, жалкий свет,И такова на свете наша жизнь.Доволен ли ты повестью моею?»Керим прохожему не отвечалНи слова; он печально с ним простилсяИ далее поехал; про себя жеТак рассуждал: «Затейлив твой рассказ;Но моего вопроса не решил он.Хотя мы в жизни много пустоты,Дурачества и лжи встречаем, ноИ высшая значительность и правдаСвятая в ней заключены благимСоздателем». Подумав так, решилсяКерим отправиться в обратный путь,Чтоб донести царю, что никакогоНе удалось ему найти ответаНа заданный вопрос. Дорогой онМолился богу, чтоб своею правдойБог просветил его рассудок темныйИ жизни таинство ему открыл.И пред царя явился он с веселымЛицом и все, что сведал от других,Ему пересказал; а царь спросил:«Что ж напоследок сам теперь, Керим,Ты думаешь?» — «Сперва благоволи, —Сказал Керим, — услышать, что со мнойСамим случилось на пути. ИзвестноТебе, что я лишь только по твоейВысокой воле в этот трудный путьОтправился, что, милостию царскойХранимый, я везде проводниковИмел, и пищу находил дневную,И никаких не испытал тревог.Что ж на дороге доброго, худогоМне повстречалося, о том нет нуждыУпоминать — оно ничто в сравненьеС той бездной, благ, какими ты так щедро,Мой царь, меня осыпал. И моеОдно желанье было: угодитьТебе, с усердием стараясь правдуНайти между людьми, чтоб, возвратившись,Тебе отчет принесть в своих трудах.Теперь ты сам реши по царской правде:Достоин ли я милости твоей?»Царь, не сказав ни слова, подал рукуВ знак милости Кериму. УмиленноКерим ее поцеловал; потомПримолвил: «Так я думал про себяВо время странствия. Но, подходяК твоим палатам царским и печалясь,Что без малейшия перед тобойЗаслуги ныне я к тебе, мой царь,Был должен возвратиться, вдруг у самойОбители твоей как скорлупаС моих упала глаз, и я постигнул,Что наша жизнь есть странствие по светуТакое ж, как мое, во исполненьеВерховной воли высшего царя».Мудрец умолк; а царь ему сказал:«Друг верный, будь моим отцом отныне».

И для тебя, мой добрый Москвитянин,Как и для всех, в обеих повестяхПолезное найдется наставленье.Хотя урок, так безуспешно данныйЭдемской костью Александру, болеЗемным царям приличен; но и ты,Как журналист, воспользоваться имУдобно можешь: будь в своем журналеДруг твердый, а не злой наездник правды;С журналами другими не воюй;Ни с «Библио́текой для чтенья»*, ниС «Записками»*, ни с «Северной пчелою»*,Ни с «Русским вестником»*; живи и житьДавай другим; и обладать одинВселенною читателей не мысли.Другой же повести я толковатьТебе не стану; мне давно известно,Что ты, идя своей земной дорогой,Смиренно ведаешь: куда, зачемИ кто тебе по ней идти велит.

Комментарии