Разум океана. Возвращение в Итаку - Станислав Гагарин

Я уже упоминал, что авторитетная комиссия опытных капитанов и представителей морской инспекции, которая по просьбе областной прокуратуры самым тщательным образом разобрала рейс, проанализировала навигационную обстановку в районе гибели «Кальмара» и воссоздала примерную прокладку курса траулера, не преминула подчеркнуть, что проход ночью северным проливом не рекомендован лоцией, хотя и объяснила следствию и суду: прямо этот факт в вину капитану ставить нельзя. На вопрос прокурора, мог ли выбор капитаном «Кальмара» южного пролива гарантировать безопасность плаванья, председатель комиссии, известный капитан Лошкарев, ответил, что в море никто не может гарантировать безопасность плаванья… И все же…

— По всей видимости, кто-нибудь из штурманов допустил ошибку в прокладке курса, — сказал Лошкарев. — Такие вещи случаются на флоте. Достаточно перепутать знак поправки компаса — и курс судна может пройти по берегу. А в условиях плаванья в узкостях и сильных течениях, которые просто невозможно иногда учесть до конца, вероятностная ошибка увеличивается во много раз. Долг капитана учитывать все варианты отклонения от истинного курса, проверять своих помощников-штурманов. Трудно судить о том, что именно произошло. Но капитан среди нас, а тех, двадцати, уже нет, и никто из них никогда не вернется… Впрочем, судить — это не моя компетенция…

Так сказал старейший капитан нашего бассейна, получивший диплом Ллойда еще до революции. И он был прав. И судьи тоже были правы, вынося приговор. А те, кто слышал взрыв мины, — жители Фарлендских островов, — не могли пока свидетельствовать в мою пользу.

Когда председатель суда спросил меня, допускаю ли я возможность ошибки в прокладке курса, под нарастающий шум присутствующих в зале я ответил:

— Да, допускаю… Но судно погибло от столкновения с миной.

— Подсудимый Волков, — спросил председатель суда, — признаете ли вы себя виновным?

Я должен был ответить «да» или нет». И все-таки я надеялся, что рапорт смотрителя на мысе Норд-Унст хранится в сейфе мистера Коллинза, догадывался о содержании этого рапорта, оно снимало с меня вину, и, может быть, когда-нибудь его содержание могло бы стать известным суду… И я не мог принять на себя несуществующую вину…

— Нет, — сказал я. — Если и виновен, то в том, что остался жив…

А потом судья прочитал приговор: «Виновным себя не признал… выдвинутая подсудимым версия не подтверждается документами… Листы дела такой-то и такой-то… Учитывая заключение экспертной комиссии… Принимая во внимание… Суд приговаривает гражданина Волкова Олега Васильевича к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии общего режима… Приговор может быть обжалован в семидневный срок, считая с момента его оглашения…»

Галку я просил не приходить на суд, но сейчас мне хотелось ее увидеть, и адвокат обещал передать мою просьбу.

Для себя я решил, что сниму с нее всякие обязательства и скажу ей об этом, когда увижусь с ней. Адвокат ушел, и я остался один со своими раздумьями, но понял, что притворяюсь перед самим собой, играю в рыцаря, а кому это нужно? Не мне, во всяком случае…

Уже тогда пришла ко мне мысль, как бы такой разговор не ударил Галку по сердцу, как бы я не оттолкнул ее придуманным из ложно понятого чувства благородства равнодушием. И все-таки я пошел на этот разговор. Теперь-то я знаю, что прозвучало это тогда, в камере, как отказ от нее. Не найдя для Галки доброго слова в те минуты, я расплатился за это сполна.

Но в то время слишком подавили меня события. Едва я закрывал глаза, я видел вдов, родителей и детей, плачущих в зале суда, за ними вставали лица погибших, и эта трагедия заслонила мой собственный мир; мои собственные беды казались чересчур мелкими. Отгородившись бедою от жизни, я притиснул к земле еще одну душу, даже не заметив этого тогда, не поняв, что делаю… Уже после случившегося, когда узнал о жене и Решевском, я часто думал, осыпая их мысленными упреками за «предательство», что тогда, в камере для свиданий, я предал не только ее, но и себя самого. Но в тот злополучный день, когда из подсудимого я превратился в осужденного, я не был еще готов к такому выводу. Мне предстояло многое узнать и пережить, чтоб научиться по большому счету искать изъяны в своих действиях и в самом себе…

Камера, куда меня поместили, была, пожалуй, даже попросторнее, нежели моя каюта на «Кальмаре». Правда, на новых плавбазах у капитанов настоящие апартаменты из нескольких комнат. Но на таких судах мне плавать не приходилось и теперь уже вряд ли придется… Я подумал, что, впрочем, и в своей каюте капитан одинок, хотя, независимо от класса корабля, на каждом из них капитан наделен неограниченной властью и судьба всего экипажа в его руках…

Трудно быть капитаном. Этой профессии не обучают. Учатся на штурмана в средних и высших мореходках. Капитаном становятся. Капитан — опытный штурман, отплававший положенный срок и благословленный на это святое место отделом кадров.

И дело не только в великой ответственности капитана за все и всех. Доверяешь экипажу — спи в своей каюте, не доверяешь — торчи на мостике дни и ночи рейса напролет. Что бы ни случилось на судне — столкновение ли, поломка ли двигателя, посадка на мель, пожар, потеря якорей, опоздание из рейса, «сгоревший» план или несчастные случаи с людьми, и чья бы ни была при этом вина — за все отвечает капитан. Только в одном случае снимается с него вина — в случае действия непреодолимой силы, «форс-мажор», как говорят французы, и «Акт оф Год» (действие бога), как говорят англичане. Ну, скажем, разверзлось неожиданно море, и корабль оказался на обнажившемся дне. Или цунами зашвырнуло судно на берег… Или… Впрочем, и здесь нужно доказать, что имело место именно «форс-мажор», а не элементарная оплошность капитана.

Гибель «Кальмара» — типичное «действие бога» или, скорее, черта, но так уж сложилось, что в игру случая включились иные силы…

Дважды я испытал в море чувства, какие, наверное, неведомы человеку, живущему только на земле. В первый раз это было, когда, окончив мореходное училище и получив штурманский диплом, я вышел на промысел со старым капитаном Фроловым. Сейчас он уже на пенсии, больше не плавает… Взял он меня к себе третьим помощником; на стоянке, когда готовились к рейсу, гонял по порту с разными поручениями и лично проверил полученные мною в навигационной камере морские карты, лоцию и мореходные инструменты: транспортиры, параллельные линейки, хронометры, секстаны… Словом, все, что находится в ведении третьего штурмана. Я из кожи вон лез, чтоб как-нибудь не опростоволоситься, и Фролов, по-видимому, остался доволен, разносов не устраивал, а говорили, будто он на них мастер. Капитан лишь неопределенно хмыкал, когда я докладывал ему о готовности судовых ролей, документов и штурманского оборудования.