Укус - Ричард Карл Лаймон

— Старики — ездят.

— Старикам тут не место, Кэт. Там все уже явно давно и основательно заброшено.

— Да, так — на первый взгляд, но наверняка все равно сказать нельзя. Вдруг там живет старый старатель…

— Сомнительно. Но шахта, думаю, наверняка, где-то там есть.

— Темная, прохладная шахта, — протянула Кэт.

— Которую искать и искать, — напомнил я.

Мы оба стояли на выступе, прикрывая руками глаза от солнца и ветра и щурясь вдаль. Я искал спуск в шахту на склонах, подпиравших руины. Кэт, думаю, высматривала то же, что и я. Но — ничего подобного, похоже, там не было.

— Вот куда Снегович пошел, — вдруг выпалила она. — Присмотрись, там можно увидеть следы шин. Они вроде как… исчезают и появляются.

Я, сколько не вглядывался, ничего не углядел.

Кэт указала пальцем — и пояснила, где смотреть. Я, наконец, увидел следы от шин. Они то появлялись, то пропадали — все верно. А сразу за тем местом, где мы потерпели крушение, две параллельные линии резко разворачивались и тянулись в сторону горняцких руин.

Их путь было трудно отследить. Где-то их прерывала скалистая порода, и, не ломая глаз, нельзя было сосредоточиться и поймать ту точку, где они начинались снова. В общем, они то и дело ускользали из виду.

Но даже учитывая все это, было ясно — до разрушенных лачуг Снегович все-таки доехал.

— Он все еще там? — спросила Кэт.

— Я не вижу фургон.

— Но смотри, обратного следа нет. Он должен быть все еще там. Может, припарковался за одним из домиков.

— Может, он просто едет назад другим путем.

— Каким? Тут все видно.

— Может, он уже успел заехать нам в тылы.

Кэт хмуро посмотрела на меня.

— Тогда где фургон?

— Я не знаю. Я ведь не отрицаю — он может быть там, в руинах. Но с тем же успехом — и где-то еще, в совсем другом месте. Может, он вообще нарезает круги.

— Веселая мыслишка.

Мы оба повернули головы и бросили взгляд вниз, к нашему автомобилю — и выше.

Никаких признаков фургона.

— Ладно, хватить торчать на солнце, — сказала Кэт.

39

Мы засели в укромном уголке — скалистые стены обступили нас с трех сторон. Уклон давал нам хорошую тень — размером почти с машину Кэт. Солнечный свет подпекал границы нашего укрытия, и горячий ветер бросал в нас горсти песка, но в целом мы хорошо устроились.

— Здорово, — пробормотал я.

— Неплохо, — сказала Кэт. — Совсем неплохо. Жаль, конечно, что машина отсюда не видна.

— Никуда она не денется.

— А Пегги?

— Я выйду посмотреть, как она, чуть-чуть попозже.

— Я и сама могу.

— Куда спешить?

— Я не спешу, но Снегович… ладно, ты прав.

— Конечно, я прав. Расслабься и наслаждайся тенью.

— Жарковато здесь для такого. Тебе бы, кстати, не помешало бы снять рубашку и дать мне привести тебя в порядок, а то ты совсем у меня замарашка.

— Правда? — Я начал расстегивать рубашку.

— Правда. Ты как будто ловил яблоки зубами в тазу с кровью.

— Я думал, пот все смыл.

— «Размазал» — вот правильное слово.

Я отдал рубашку Кэт. Вытряхнув из кармана зажигалку и положив рядом, она сложила ее наподобие тряпки и стала обтирать ею мое лицо. Неспешно и нежно. Хотя, каждый раз, когда она приближалась к ране над бровью, я весь внутри сжимался.

Наклонившись поближе, она оглядела ранение.

— Кровоточит немного. Может, тебе лучше лечь.

Я покорно опустился на спину. Полежать, к слову, давно хотелось — да вот только шанс не представлялся. Жаль, конечно, что ложе попалась из жестковатых. Камешки впились в кожу у раны, оставленной колом.

— Тьфу ты, — проворчал я. — Повязка со спины слетела.

Вспомнив про укусы на руке, я посмотрел — и понял, что только две нашлепки из четырех уцелели. На нижней стороне руки пластыри еще держались, но где-то по дороге я потерял остальные два. Ранки, впрочем, не кровили.

— Сядь, — сказала Кэт.

Я сел и наклонился вперед.

— Да, отпала.

— Наверное, где-то по пути сюда. Я потел, как гиппопотам. И два пластыря с руки отклеились. Не знаю, когда успели.

— А есть разница? Кровь уже не идет.

— Это хорошо, — согласился я, — но мне бы следовало слезть вниз и поискать остатки повязки со спины. Она большая.

— Забудь про нее, — сказала Кэт.

— А если Снегович ее найдет?

— То — что случится? Когда он увидит, что нас нет в машине, он поймет, что мы подались в скалы. Куда нам еще деваться. Ему не нужна будет повязка, чтобы понять, где мы — прятаться тут больше негде. А теперь приляг, пожалуйста. Я еще не закончила.

Я откинулся на спину снова.

Кэт села по-турецки у моего плеча, склонилась надо мной и правой рукой продолжила обтирать мое лицо. Наверное, хотела, чтобы на мне не осталось ни капельки крови. Прервавшись ненадолго, она обмотала указательный палец тканью моей рубашки, послюнила и убрала потеки с моих век и уголков губ. Так обычно делают матери, вычищая чад от шоколадных разводов.

— Вот теперь — славно, — пробормотала она.

Расправив рубашку, она прикусила краешек подола и разорвала спереди до самого ворота. Орудуя быстро и умело, она превратила мою многострадальную одежку в ворох широких лоскутков с обтрепанными концами.

— Хорошая была рубашка, — вздохнул я.

— Уж прости, но в ее гибели не я виновата. Ты ее всю кровью заляпал.

Сделав из клочка что-то вроде заплатки, она мягко прижала ее к ране над бровью и прихватила длинной полоской потоньше.

— Носи с честью, — объявила она.

— Белую рубашку можно надеть два раза. Потом она становится серой и ее еще долго можно носить. С честью, — ухмыльнулся я.

Кэт рассмеялась.

— Все время я тебя чищу, — покачивая головой, она переключилась на мои грудь и живот. — Забавно, правда?

— Я просто такой монументальный человечище.

— Смотри, как бы твой монумент Снегом не завалило. — Кэт улыбнулась, но — как-то вяло и коротко. Потом — посерьезнела. — Мне очень жаль, что я впутала тебя в это, Сэм.

— А мне не жаль. Это факт.

— Я и думать не думала, что все пойдет так далеко. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Я думала, мы убьем Эллиота, свалим его где-нибудь в глуши, и этим все кончится. Как я только могла знать… что все будет вот так вот плохо.

— Кэт, слава Богу, что ты меня вытащила.

— Но я не должна была!

— Ты не понимаешь. Для меня все как-то даже слишком хорошо… До прошлой ночи я думал, что никогда не увижу тебя снова. Я почти смирился.