Шотландский узник (ЛП) - Диана Гэблдон

Комок в горле был большим и твердым, как грецкий орех. Он не понимал, как слова смогут пройти сквозь него. Но Фрейзер держал его под руку, направляясь через улицу в Гайд-парк.

Здесь было уже совсем темно, только вдалеке светились костры цыган и бродяг, приходивших сюда ночью. На углу, где выступали агитаторы, памфлетисты и все, кто имел что-то сказать обществу, догорал беспризорный огонь, пахло жженой бумагой. На соседнем дереве висела неясная фигура — кто-то пытался поджечь чучело, но оно только обуглилось и завоняло, бледный квадрат бумаги был пришпилен к груди, нечитаемый в темноте.

Они почти вышли к центру парка, когда он нашел первые слова; Фрейзер, терпеливо шагавший рядом, уже не держал его за руку, и он ощутил это как утрату… но слова наконец пришли, сначала неохотные и непоследовательные, а затем резкие и внезапные, как мушкетный залп. Он удивился, что можно говорить так коротко.

Фрейзер издал тихий звук, похожий на короткий хрип, словно получил удар кулаком в живот, но потом слушал молча. Они шли еще некоторое время, после того, как Грей закончил говорить.

— Господи, помилуй, — сказал наконец Фрейзер очень тихо.

— Вот и все, — сказал Грей беззлобно. — Это наводит на мысли о существовании некоего конечного смысла всех вещей.

Фрейзер повернул голову и посмотрел на него с любопытством.

— Вы так считаете? Вы подразумеваете под конечным смыслом Божий промысел или что-то еще? Я слышал, как вы восхищались логикой разума.

— Где же в этом логика? — возразил Грей, разводя руками.

— Вы знаете ее так же, как и я, — довольно резко сказал Фрейзер. — Логика долга, которой подчиняется каждый человек — вы, я, Эдуард Твелветри.

— Я… — Грей остановился, не в состоянии сформулировать свои мысли связно, их было слишком много.

— Да, мы оба виноваты в смерти этого человека, и я не думаю, что говорю это по доброте душевной. Я хорошо понимаю, что вы чувствуете. — Фрейзер остановился и повернулся к Грею, пристально глядя ему в лицо. Они стояли у дома графа Прествика; фонари были зажжены, свет полосами падал через кованые прутья решетки. — Я публично обвинил его в измене, чтобы пресечь деятельность, которая могла нанести вред моему народу. Он бросил мне вызов, чтобы предотвратить любые подозрения, вызванные моими словами, и продолжать свое дело, о котором мы с вами не имели никакого понятия. Затем вы бросили ему вызов, якобы, — он пристально посмотрел на Грея и заговорил медленнее, — защитить свою честь и стереть обвинение в содомии. — Широкий рот сжался в тонкую полосу.

— Якобы, — повторил Грей. — А для какого черта я еще мог это сделать?

Глаза Фрейзера изучали его лицо. Грей чувствовал прикосновение этого взгляда, странное ощущение, но он держался спокойно. Или надеялся, что спокойно.

— Ее светлость считает, что вы сделали это ради вашей дружбы со мной, — наконец сказал Фрейзер спокойно. — И я склонен думать, что она права.

— Ее светлости надо заниматься своими собственными делами. — Грей резко отвернулся и пошел. Фрейзер быстро догнал его двумя широкими шагами, почти не слышными на песке дорожки. В рассеянном свете из окон домов можно было разглядеть кучки навоза, оставленные всадниками, потерянные детские игрушки.

Грей отметил, что Фрейзер сказал: «Ради вашей дружбы со мной», в отличие от боле простого, но опасного «ради меня». Он не знал, были это слова Минни или Фрейзера, но решил, что это не имеет значения. Оба заявления были верны, и, если Фрейзер предпочитал большую дистанцию, он был рад и этому.

— Мы оба виноваты в его смерти, — упрямо повторил Фрейзер, — так же, как он сам.

— Каким образом? Он не мог оставить мое обвинение без ответа. И он не мог рассказать вам правду о своем положении даже в частном порядке.

— Он мог, — возразил Фрейзер. — Но он вызвал вас не только из чувства долга.

Грей смотрел на него.

— Конечно.

Фрейзер отвернулся, но Грей заметил проблеск улыбки на затененном лице.

— Вы англичанин, — сухо сказал Фрейзер. — Так же, как и он. И все-таки он пытался убить вас.

— Он должен был, — перебил Грей. — Его единственным шансом было попросить прощения, но он, черт возьми, знал, что я не прощу.

Фрейзер коротко кивнул, согласный.

— Разве я не сказал, что все случившееся логично.

— Но… — Он не договорил. Несмотря на всю чудовищность происшедшего он не мог не отметить, что Фрейзер сказал правду: Джейми тоже был виноват в смерти Твелветри и должен был сожалеть о ней.

— Да, но, — сказал Фрейзер со вздохом, — я бы сделал то же самое. Впрочем, вы убивали людей и получше Эдуарда Твелветри.

— Вполне возможно. Но я убивал их как врагов — из чувства долга.

Стал бы он врагом, если бы не Эсме и Натаниель? Скорее всего, нет.

— Вы убили его как врага. И не ваша вина, что он таковым не оказался.

— Очень благовидный аргумент.

— И убедительный.

— Как вы можете утверждать, что чувствуете мой ужас и тоску? Мою вину? — раздраженно потребовал Грей.

— Я действительно чувствую. Можно ощущать сильное горе, но рационально мыслить при этом.

— Вот как, — начал Грей потеплевшим голосом, но так как разговор начал напоминать ту несчастную стычку в конюшне Хелуотера, он отказался от этой тактики. — Вы действительно считаете все страстные слова нелогичными? А как насчет чертовой «Арбротской декларации» {4}?

— Речь может быть произнесена в порыве страсти, — признал Фрейзер, — но дальше ее приходится исполнять хладнокровно, по большей части. Декларация была написана или, по крайне мере, подписана рядом людей. Они все не могли быть под воздействием страсти, когда делали это.

Грей почти засмеялся, но покачал головой.

— Вы пытаетесь отвлечь меня от обсуждаемого вопроса.

— Нет, — сказал Фрейзер задумчиво, — думаю, я пытаюсь показать вам, что независимо от стремления человека поступать правильно, результат может быть оказаться совсем не тем, чего он желал или ожидал. И это можно считать основанием для сожаления. Иногда очень глубокого сожаления, — добавил он более мягко, — но не вечной вины. И потому мы должны отдаться на милость Божию, и надеяться получить Его прощение.

— А вы опираетесь на собственный опыт. — Грей не хотел, чтобы это замечание прозвучало так веско, но так оно и получилось. Фрейзер издал протяжный выдох через свой длинный шотландский нос.

— Вы правы, — сказал он после минутного молчания. Он вздохнул еще раз. — Когда я был лэрдом в Лаллиброхе, один из арендаторов пришел просить моей помощи. Это была старая женщина, она беспокоилась за одного из своих внуков. Его отец часто бьет мальчика без вины, сказала она, и она была уверена, что однажды убьет совсем. Не возьму ли я его конюхом к себе в дом? Я согласился. Но когда я заговорил с его отцом, он не согласился и упрекнул меня за то, что я вмешиваюсь в его дела с сыном. — он снова вздохнул. — Я был молод и глуп. Я ударил его. Вернее… я его побил, и он уступил мне. Я забрал паренька. Его звали Робби, Робби Макнаб. — Грей хмыкнул, но ничего не сказал. — Ну, Ронни, так звали отца, Ронни Макнаб было его имя, предал меня англичанам из обиды и гнева; я был арестован и доставлен в английскую тюрьму. Я… бежал… — Он поколебался, словно решал, стоил ли сказать больше, но решил идти дальше. — Позже, когда я вернулся в Лаллиброх в первые дни восстания, я узнал, что дом Макнаба сгорел, а сам он задохнулся в дыму.

— Я так понимаю, не случайно?

Фрейзер покачал головой, это движение было едва заметно в тени вязовой аллеи, они уже были в восточной стороне парка.

— Нет, — тихо сказал он. — Это сделали другие мои арендаторы, потому что они знали, кто предал меня. Они исполнили то, что считали своим долгом перед лэрдом. И все это привело к смерти, а я ничего не мог изменить.

Их шаги стали мягче, когда они пошли медленнее.

— Я учту это, — наконец Грей успокоился. — А что стало с мальчиком? С Робби?

Одно широкое плечо приподнялось.

— Он жил в моем доме вместе со своей матерью. Потом… моя сестра написала, что он решил отправиться на юг искать работу; в горах для молодого человека ничего не было, можно было вступить в армию, что он и сделал.

Осмелев, Грей коснулся руки Джейми, очень мягко.

— Вы сказали, что человек не может предвидеть последствия своих поступков. Но в данном случае, я могу показать вам одно из них.

— Что? — Фрейзер ответил резко то ли от прикосновения Грея, то ли от его слов, но он не отступил.

— Робби Макнаб. Я знаю, что с ним сталось. Я видел его в последний раз в Лондоне и присутствовал на его бракосочетании. — он воздержался от упоминания невесты Роба, той самой Несси, не зная, как католики относятся к проституции. Вдруг они в этом вопросе так же строги и нетерпимы как шотландские пресвитериане.