Библейский контекст в русской литературе конца ХIХ – первой половины ХХ века - Игорь Сергеевич Урюпин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Библейское повествование о Каине и Авеле, как, впрочем, и другие события, изложенные в книге Бытия, отличается лаконичностью, строгой конкретикой и совершенным беспристрастием. «Священный бытописатель» лишь констатирует факты, не давая им никакой оценки: сообщается о жертвоприношении братьев Богу («Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их» (Быт. 4: 3–4)), но не разъясняется о причине, по которой «призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел» (Быт. 4: 4–5), равно как прямо не мотивируется и страшное злодеяние, содеянное Каином, о нем только упоминается вскользь («И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Быт. 4: 8)).
Прот. А. Соколов в своем пересказе великой Книги для детей раскрывает особенности характеров сыновей Адама и Евы («Авель был добрый, благочестивый; он любил Бога и, принося свою усердную жертву, веровал в обещанного Спасителя. Каин приносил жертву только для вида, чтобы не сказали про него, что он не верует обещанию Бога и не любит Его» [34, 12]), предлагает нравственно-богословское толкование библейской истории, причем в доступной для школьников форме. Не случайно автор на протяжении всего рассказа апеллирует к сознанию и душе своих юных слушателей («Дети! Бог видит, что думает человек. Он видел усердие и веру Авеля, принял его жертву и показал, что она Ему угодна»; «Что же, дети, вы думаете, Каин исправился?»; «И знаете ли, дети, что он [Каин. – И. У.] сделал по своей злобе?» [34, 12]). Риторическая направленность повествования А. Соколова принципиально значима: она актуализирует форму литературного диалога, предполагающего сомыслие и сочувствие собеседников. Дидактическая (морально-назидательная) установка, изначально присущая адаптированному тексту Священного Писания, предназначенному «для чтения в школе и дома», требует особой художественной структуры, в которую может (и должно) воплотиться глубинное этическое содержание библейской истории.
Такой жанровой структурой оказывается рассказ «новеллистического (конфликтно-повествовательного) типа» [186, 318]. А. Соколов, используя фактическую основу ветхозаветного материала, выстраивает его в соответствии с законами построения литературного произведения. В экспозиции сообщается, что «милосердный Бог дал Адаму и Еве детей» [34, 11] – старшего Каина и младшего Авеля, и дается предварительная характеристика образов, причем не бесстрастная, а эмоционально окрашенная («об этих двух братьях я должен рассказать очень печальную историю» [34, 11]). Завязкой действия (и конфликта одновременно) становится сцена жертвоприношения, воссозданная с опорой на гравюру Г. Доре («посмотрите на картинке, как дым от жертвы Авеля поднимается к небу. Теперь взгляните, как дым от жертвы Каина стелется по земле» [34, 12]). Обращение к графическому образу позволяет автору добиться поразительного эффекта «оживления» иллюстрации. В результате этого актуализируется фантазия школьников, сознание которых постепенно подготавливается к восприятию развязки – братоубийства. А. Соколов пытается передать саму грозовую атмосферу, разразившуюся страшным злодеянием, обстоятельства гибели Авеля и внутреннее, душевно-духовное состояние Каина. О том в Священном Писании не сказано ни слова, и потому А. Соколов позволил себе домыслить некоторые подробности произошедших событий: Каин завел своего брата «подальше от жилища родителей», ему совершенно «не жалко было убить» Авеля, который «со слезами на глазах просил у него пощады» [34, 13].
В повествовании А. Соколова жестокосердие Каина оказывается не только его главной чертой характера, но и источником зависти по отношению к брату, и причиной Божьей немилости. Так в переложении для детей великой Книги невольно проступает русское национальное восприятие библейской истории, отчетливо проявляется отечественная аксиологическая парадигма, вмещающая в себя высшую этическую ценность – сердечность. «Русская добродетель, – проницательно отмечал И. А. Ильин, – это добродетель сердца и совести» [112, 184]. Не случайно А. Соколов, подробно останавливаясь на эпизоде вопрошания Богом преступника («Каин, где брат твой Авель?»), уделяет значительное внимание нравственно-психологическому аспекту совершившихся событий: Господь, «Который все и везде видит», в том числе тайные помыслы человеческие, Сам снизошел с небес на землю «для возбуждения в нем [Каине. – И. У.] раскаяния» [34, 13], но не сокрушилось сердце братоубийцы, и тогда последовало грозное проклятие. Но если в книге Бытия Бог, произнося Свою высшую волю («ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей» (Быт. 4: 11)), лишь констатирует участь преступника, то в художественном переложении Священного Писания А. Соколова Господь посылает на Каина суд совести – самое страшное наказание для человека («Всегда будет мучить тебя совесть, что ты убил без всякой вины своего брата» [34, 13]).
Пролитая кровь Авеля «вопиет ко Мне» [34, 13], – говорит Бог, но она вопиет, не давая покоя и самому Каину, обреченному на вечные муки и внутренние терзания. Отсюда становится понятным смысл Господней кары: братоубийца вынужден непрестанно каяться в содеянном, его страдания столь велики, что он призывает даже смерть, но Создатель «положил на Каина особенный знак, чтобы никто из встречавшихся с ним не мог убить его» [34, 13]. В каноническом тексте Библии Каин признается Богу («Наказание мое больше, нежели снести можно» (Быт. 4: 13)), осознает всю тяжесть своего греха, но прямо не сокрушается о нем, поскольку еще переполнен обидой на Творца и не изжил дьявольской гордыни (такое восприятие образа Каина найдет отражение в европейском искусстве, в частности в мистерии Дж. Байрона).
В интерпретации А. Соколова наиболее ярко проявился мотив раскаяния преступника: «несчастный Каин» (подобранный автором эпитет красноречиво свидетельствует об отношении к персонажу как самого повествователя, так невольно и слушателей, детей) ответствует Богу: «Да, Господи, теперь я вижу, что грех мой велик, и Ты не простишь его мне» [34, 13]. А. Соколов воссоздает психологически достоверно состояние «стонущего от угрызений совести» Каина: «падал с дерева листок, и он от страха бросался в сторону» [34, 13], куда бы ни отправился он, «везде чудилось ему, что лежит пред ним в крови Авель» [34, 14]. Образ невинно убиенного Авеля, всякий раз возникающий в сознании преступника, выступает самой персонифицированной Совестью (подобный художественный прием нередко встречается в отечественной литературе: например, в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» царю не дают покоя «кровавые мальчики», встающие перед глазами самодержца в напоминание о гибели малолетнего сына Ивана Грозного Димитрия; в пьесе М. А. Булгакова «Бег» генерала Хлудова преследует тень повешенного по его приказу вестового Крапилина).
«Чувство совести», органично присущее русскому человеку
