Хищная книга - Мариус Брилл

— Ты в самом деле очаровательна, — сказал Фердинанд.

— Вы не знаете, было ли что-нибудь на предмете, которым нанесена ваша рана?

— Это была туфелька.

— Ну да. Вы говорили. Очень острая туфелька.

— Ну да, очень острый каблук очень острой туфельки.

— Так вы считаете, что эта туфелька могла на что-нибудь наступить, прежде чем нанесла вам рану?

— Ну конечно. Я полагаю, что это вполне возможное дело.

— Может быть, какие-то фекалии? Может быть, собачьи?

— Очень может быть. Простите, но ваши настойчивые расспросы меня нервируют. К чему они?

— Да вот, похоже, что рана инфицирована, и, боюсь, это опасно.

— Но вчера вечером рана была обработана антисептиком.

— Разумеется. Но он, видимо, не проник достаточно глубоко.

— Не кажется ли вам, что вы могли бы говорить не так уклончиво? В чем дело?

— Гангрена.

— Гангрена? Но дело было только вчера вечером.

— От этого ваш случай становится только любопытнее.

— Доктор, при всем моем уважении, к черту ваше любопытство, это моя нога, что-то ведь можно сделать?

— Что ж, мы можем ввести вам антибиотик внутривенно, но если он не доберется до инфекции достаточно быстро, возможно, нам придется говорить об ампутации.

— Простите. Мне что-то нехорошо. Не могли бы вы повторить?

— Назначать антибиотики рискованно, потому что они могут не подействовать достаточно быстро, чтобы спасти вашу ногу.

— Вы… да вы устраиваете какой-то медицинский розыгрыш! Я угадал?

— Боюсь, что нет. Единственная альтернатива — оперировать немедленно, чтобы отрезать как можно меньше.

— И… И. И. И как мало можно?

— Палец.

— Палец?

— Или два.

— Или. Или.

— Сестра, десять кубиков адреналина, пациент без сознания, надо его разбудить для анестезиолога.

Полагаю, вряд ли мне нужно транжирить ваше время, расписывая старинную роскошь и великолепие «Восточного экспресса», громыхающего сейчас по рельсам южных графств. Это классический пример романтического антуража, и мы с вами, уверен, сойдемся во мнении: по представлениям самых широких масс, этот экспресс — одно из лучших мест, если вы хотите произвести впечатление на свой «предмет». Разумеется, именно поэтому Ультра его и выбрал. Впрочем, почему место, прославившееся неслыханно жестокими убийствами, считается романтичным, выше моего понимания. Возможно, теперь, когда я особо выделил линию «Хаммерсмит-Сити», посвятив ей по меньшей мере две главы, она станет излюбленной линией для столичных любителей вздохов под луной.

А может быть, и нет.

В крайнем случае, мне остается только указать на множество других трудов, описывающих «Восточный экспресс», — если вы предпочли бы задержаться на этой теме. Книги, стоявшие бок о бок со мной на пыльных полках в библиотеке Шепердз-Буша. У Агаты Кристи, Грэма Грина и в «Железнодорожном самоучителе шпиона» вы найдете весь «колорит», какой только пожелаете. Что касается меня, я люблю вас и, в отличие от них, не стану морочить вам голову нескончаемыми описаниями, мне и без того есть о чем рассказать, ведь наша история принимает сейчас любопытный оборот.

Пузырьки шампанского задели какие-то легковозбудимые синапсы в мозге Миранды, и она не могла оторвать глаз от чемоданов. Она сгорала от любопытства, от нетерпения узнать, какой багаж придумал для нее Фердинанд. И не успели они проехать Севеноукс[20], как высокопарный, но отнюдь не сухопарый метрдотель, собирающий заказы на ланч, помог Миранде найти весьма удачный предлог.

— Да, раз мы пойдем обедать, мне нужно освежиться.

— Хорошая мысль.

— И, может быть, накинуть на себя что-нибудь более… Более.

— Удобное?

— Ну, я даже не знаю.

Фердинанд добродушно рассмеялся.

— Ты подозреваешь, что мой вкус так же ужасен, как мое умение строить планы. Увидимся в ресторане, — сказал он, поднимаясь и подходя к двери, все еще открытой после усилий метрдотеля через нее протиснуться. — Ну, то есть, если тебе не слишком стыдно будет показаться на публике в этом, — он кивнул на чемоданы.

Дверь закрылась, и Миранда чуть не разорвала кожаные ремни, торопясь вскрыть чемодан. Взгляду ее открылась аккуратно сложенная невзрачная стопка одежды с торчащими наружу этикетками. Ни одной узнаваемой марки, ни одного знаменитого модельера или всемирно известного кутюрье. Первый раунд за Фердинандом, он ее раскусил. Миранда была стопроцентной продавщицей. Она никогда не примеряла на себя платье от кутюр, ни в переносном смысле, ни в прямом. У нее еще сохранилось достаточно юной наивности, чтобы верить, что такая одежда предназначена для другого мира, для женщин по ту сторону прилавка. Как считали они с Мерсией, для женщин, безнадежно несчастных, продавших себя богатым мужьям и находящих хоть какую-то отдушину лишь в сомнительных удовольствиях «магазинной терапии». Миранда достаточно долго практиковалась в покупке одежды на дешевых распродажах, чтобы научиться с первого взгляда распознавать, где фасон и качество, а где барахло. За фирменными этикетками гоняются только те, кто неспособен сам разглядеть качество. Им нужны хотя бы такие гарантии.

Но ни на одной распродаже Миранда не видела ничего подобного черному платью, которое первым попалось ей под руку. Она его расправила. Скроено без швов, а своей бездонной чернотой способно поглощать солнечный свет, пространство и время. Миранда яростно сорвала свое одинокое черное платье, чтобы примерить другое, которое растеклось по ней как застывший водопад из шелка, кажется, с добавкой лайкры. Платье отразилось в зеркале. Не сразу Миранда сообразила, что там отражается также не кто иной, как она сама. Если и существовало идеальное черное платьице, подчеркивающее все ее достоинства и скрывающее все недостатки, это было именно оно. Миранда, поднаторевшая в бессознательном сопротивлении совершенству и всегда проклинавшая себя за то, что не имеет ни одной совершенной черты, смотрела на свое отражение в зеркале стенного шкафа. Платье шло ей идеально, и, может быть, впервые в жизни она подумала, что и сама выглядит «более-менее идеально».

Она прекрасно понимала всю необычность таких мыслей. Куда девалась Миранда с гарантированно низкой самооценкой? Неужели же «магазинная терапия» одного-единственного платьица могла действительно исцелить те сомнения в себе, которые постоянно ее терзали? Озадаченная, но слишком взволнованная, чтобы на этом останавливаться, Миранда проверила макияж и направилась в вагон-ресторан. Но я-то знал ответ, я через все это прошел, сам в то время испытывал то же, мне даже моя обложка казалась прекрасной, когда на нее смотрела Миранда. Невольно начинаешь верить в то, каким видит тебя любимый человек. Миранда сломя голову неслась в самое средоточие своего романа, а я ничего не мог поделать. Никакие мои слова она в своем ослеплении не воспринимала. В конце концов, для нее любовь была точкой опоры и рычагом, переворачивающим мир, смыслом жизни.