Бермудский треугольник и другие загадки морей и океанов - Виктор Конев

Хуан Фернандес, отплывший от берегов Чили в 1576 году, утверждал, что открыл Южный континент. Галисийский мореплаватель на испанской службе Луис Ваэс де Торрес, доказал существование пролива к югу от Новой Гвинеи, который сегодня носит его имя. Педро Фернандес де Кирос, португальский мореплаватель на испанской службе, обнаружил большой остров к югу от Новой Гвинеи в 1606 году, который назвал La Australia del Espiritu Santo. Он доложил королю Испании, что это искомая Terra Australis incognita. Тем не менее теория открытия де Киросом Австралии сомнительна, считается, что он открыл Новые Гебриды, крупнейший остров этого архипелага носит название Эспириту-Санто.

Голландский мореплаватель и губернатор Виллем Янсзон стал первым европейцем, увидевшим побережье Австралии. Янсзон отправился в свое третье плавание из Нидерландов к Ост-Индии 18 декабря 1603 года в качестве капитана Duyfken, одного из двенадцати судов большого флота Стивена ван дер Хагена. Уже в Ост-Индии Янсзон получил приказ отправиться на поиски новых торговых возможностей, в том числе «к большой земле Новой Гвинеи и другим восточным и южным землям». 18 ноября 1605 года Duyfken вышел из Бантама к западному берегу Новой Гвинеи. Янсзон пересек восточную часть Арафурского моря, и, не увидев Торресов пролив, вошел в залив Карпентария. 26 февраля 1606 года он высадился у реки Пеннефазер на западном берегу полуострова Кейп-Йорк в Квинсленде, рядом с современным городом Уэйпа. Это была первая задокументированная высадка европейцев на австралийский континент. Янсзон нанес на карту около трехсот двадцати километров побережья, полагая, что это южное продолжение Новой Гвинеи. В 1615 году Якоб Лемер и Виллем Корнелис Схаутен, обойдя мыс Горн, доказали, что Огненная Земля является островом и не может быть северной частью неизвестного южного континента.

В 1642–1644 годах Абель Тасман, также голландский исследователь и купец на службе VOC, обошел вокруг Новой Голландии, доказав, что Австралия не является частью мифического южного континента. Он стал первым европейцем, достигшим острова Земля Ван-Димена (сегодня Тасмания) и Новой Зеландии, а также в 1643 году наблюдал острова Фиджи. Тасман, его капитан Вискер и купец Гилсманс также нанесли на карту отдельные участки Австралии, Новой Зеландии и тихоокеанских островов.

Чайные и опиумные войны

Первое достоверное упоминание о чае в Древнем Китае датируется с некоторыми оговорками 770 годом до н. э. Чай долгое время использовался преимущественно в качестве лекарства. Только в эпоху великой империи Тан, начиная примерно с VIII–IX веков, он окончательно перешел в разряд пищевых продуктов. Но и тогда чай еще мало походил на привычный нам напиток. На его основе готовили что-то вроде «чайного супа», в который помимо самого чайного листа добавляли масло, соль и, возможно, еще какие-то ингредиенты. Нечто подобное еще можно попробовать в Тибете или Центральной Азии, куда этот рецепт попал из Китая.

В самой же Поднебесной в начале второго тысячелетия мода сменилась — «чайный суп» был вытеснен напитком, который готовили из растертого буквально в пыль чайного порошка. При заваривании (иногда с добавлением молока) его взбивали специальным бамбуковым венчиком. Получался густой ярко-зеленый отвар с красивой пенкой и насыщенным вкусом. Сегодня такой чай можно попробовать в Японии, где его называют «матэ» и используют в чайной церемонии. В Китае традиция приготовления порошкового чая, как и многие другие элементы богатой, утонченной культуры эпохи Сун, не пережила страшного удара, нанесенного монгольскими завоевателями. Только к концу XIV века, когда страна стала постепенно приходить в себя, культура чая и чаепития начала оживать.

Есть белый чай, желтый, затем собственно зеленый, затем улун, красный чай и лишь затем черный. То, что мы привыкли называть черным чаем, китайцы именуют красным, а к черным относят постферментированные чаи многолетней выдержки (элитные сорта черного чая, к примеру пуэра, выдерживают до двадцати пяти лет в абсолютной темноте, периодически смачивая и снова высушивая; в таком чае кофеина больше, чем в хорошем кофе).

Путь из крупнейшего порта Южного Китая, Кантона (Гуанчжоу), до Англии по морю вокруг мыса Доброй Надежды в начале XIX века занимал от четырех до шести месяцев. Конечно, ящики с чаем покрывали свинцом, корабельные трюмы тщательно задраивали, но все равно чай неизбежно отсыревал. К тому же, попав в Лондон, товар отнюдь не сразу оказывался у потребителя. Ост-Индская компания, которая имела монопольное право ввозить чай в Англию, по закону была обязана держать на складах годовой его запас. Естественно, компания в первую очередь старалась сбыть старый чай, так что новому приходилось дожидаться своей очереди не меньше года.

На корабли в Кантоне грузили отнюдь не свежесобранный лист. Собирают его в четыре-пять приемов с мая по август (каждый следующий урожай дает листья более низкого качества). Учитывая, что основные плантации находились в 500–600 километрах от Кантона и доставка велась в основном по суше носильщиками, основная масса чая прибывала в порт в период, когда судоходный сезон, который определяли муссоны Южно-Китайского моря, уже заканчивался, и товар почти на год оседал в портовых складах. Иными словами, чай попадал в английский заварочный чайник года через три после того, как он был собран где-нибудь в горах провинции Фуцзянь. Ни один из изысканных сортов чая, которые особенно ценили сами китайцы, не мог выдержать столь длительного хранения в отнюдь не идеальных условиях. Единственные сорта, которые более или менее сохраняли свои свойства, были красный и черный. Но настоящий постферментированный черный чай был слишком экзотичным даже для грубого (по китайским меркам) европейского вкуса. Оставался лишь красный, который и стал европейским черным.

К началу XIX века чай стали закупать Россия, Голландия и США в объемах, исчислявшихся миллионами фунтов в год. Но это ничто в сравнении с двадцатью миллионами фунтов, которые в тот период ввозила Великобритания. Это был подлинный чайный бум, на каждого англичанина (включая грудных младенцев) приходилось не менее двух фунтов (чуть меньше килограмма) в год. Таможенные пошлины, поступавшие ежегодно в казну от импорта чая, составляли минимум три миллиона фунтов стерлингов. Это покрывало половину расходов на содержание могучего британского флота.

Но Китай был далеко не простым торговым партнером. Главным образом потому, что европейцам почти нечего было предложить Поднебесной взамен чая. В самом начале XIX столетия экономика Китая, безусловно, была самой мощной в мире. ВВП страны, по некоторым оценкам, превосходил соответствующий совокупный показатель Европы. Более того, Китай был почти самодостаточен, то есть производил почти все, в чем нуждался. Поэтому он держал границы закрытыми и свел внешнюю торговлю если не к нулю, то к тоненькому ручейку.