Спи, бледная сестра - Джоанн Харрис

Воздух потемнел от жасмина; Марта, я знаю.

— Комната была золотой, но у Принца были все сокровища, о которых можно мечтать. Комната была алой, и пурпурной, и изумрудной, но сундуки Принца ломились от нарядов из парчи и бархата.

О, Марта, жница снов моих, дитя моей сокровенной тьмы… Я видел ее сказку — она была и моей сказкой тоже, я видел тайную комнату и себя, четырнадцатилетнего, у двери, и миллионы самоцветов отражались в моих черных глазах.

— Комнату наполнял аромат тысяч цветов, но Принц жил в саду, где никогда не наступала зима. Зачем было окружать комнату такой тайной, подумал он, здесь нет ничего особенного.

Шехерезада протянула длинные белые пальцы, ладони ее в свете огня были как два алых солнца.

— И все же Принц не мог уйти оттуда. Его терзало неодолимое любопытство. Лениво заглядывал он в сундуки и шкафы, пока наконец не наткнулся на маленькую, совсем простую деревянную шкатулку, которую раньше никогда не видел.

Мое сердце забилось быстрее, голову сдавило тисками.

— Зачем хранить эту старую уродливую шкатулку, удивленно подумал Принц, ведь все остальное во дворце столь роскошно и прекрасно? Он открыл коробочку и заглянул внутрь.

Она замолчала — я увидел отблеск ее кроваво-красной улыбки, — ив этот момент я понял, что ей известна Тайна, что она всегда ее знала. Вот та женщина, которая способна провести меня мимо зловещих стражей греха и плоти: она понимала мою тоску, мою безысходную печаль. Это и был ее «подарок» — это откровение.

— Продолжай, пожалуйста. Продолжай. — Пот заструился по щекам при мысли о том, что даже сейчас она еще может утаить это от меня. — Марта, пожалуйста…

— Шшш, закрой глаза, — прошептала она. — Закрой глаза, и ты увидишь. Спи, и я покажу тебе.

— Что он увидел?

— Шшш…

— Что я…

— Спи.

Представьте морское дно под слоем бурого ила. Представьте покой…

— Принц потер глаза: с минуту он не видел в коробочке ничего, кроме темной пелены, дымки, но, до боли напрягая глаза, он наконец разглядел палочку из орехового дерева, завернутую в грязный черный плащ. «Как странно, — сказал Принц. — Зачем прятать от меня это безобразное старье?» Принц был юным и любопытным, он достал эти два предмета из коробки. Но Принц не знал — и никто не знал, — что Королева была ведьмой, прибывшей из далекой Северной страны за морем много, много лет назад. С помощью заклинаний она влюбила в себя Короля, и с помощью заклинаний сохраняла она свою сущность в тайне. Плащ был волшебным, как и палочка, и лишь Королева могла ими управлять. Но Принц был ее сыном, и в жилах его текла ведьмина кровь. Надев волшебный плащ и взяв в правую руку палочку, он ощутил невероятное могущество. Он поднял палочку, и сила засветилась в нем, подобно солнцу… но духи палочки, поняв, что их пробудил какой-то мальчишка, узрели свой шанс восстать и освободиться от рабства. Они рванулись на свободу с торжествующим визгом и вцепились когтями Принцу в лицо, обдав его зловонным дыханием, и Принц упал замертво… Когда Принц очнулся, духи исчезли, а палочка, сломанная, лежала рядом с ним. Увидев это, Принц испугался. Он положил плащ и палочку назад в шкатулку и стремглав выбежал из комнаты. Вернувшись, Королева сразу заметила, что палочка испорчена, но она не могла заговорить об этом, ведь никто не знал, тго она ведьма. Поэтому она дождалась безлунной ночи и наложила проклятие на того, кто посмел прикоснуться к палочке, ужасное проклятие — ибо, сломав ее, он разрушил могущество Королевы, и теперь она обречена стареть, как все смертные женщины. Она вложила в это проклятие всю свою ненависть и стала ждать, зная, что вскоре оно начнет действовать… В ту же ночь Принц с криком проснулся от страшного сна и в последующие дни и недели стал бледнеть и чахнуть, плохо спал по ночам, а днем не мог ни отдыхать, ни принимать пишу. Шли месяцы. Король призвал лучших врачей осмотреть любимого сына, но никто не мог найти лекарства от ужасной болезни, медленно пожиравшей его. Словно мало горя обрушилось на Короля, супруга его тоже заболела, слабея и угасая с каждым днем. Всему королевству было приказано молиться об их выздоровлении… И вот однажды во дворец явился Отшельник, святой старец, и потребовал аудиенции у Короля. «Думаю, я сумею определить причину недуга твоего сына и твоей жены, — сказал он, — если ты позволишь мне увидеть их». Король, обезумевший от горя, согласился. Отшельник зашел сперва в покои Королевы, а после отправился к Принцу. Он не сказал ни слова, лишь заглянул Принцу в глаза. Потом отослал стражников и сурово обратился к Принцу: «На тебя наложено проклятие, сын мой, — сказал он. — Королевой-ведьмой, твоей матерью. Если не начнешь действовать, скоро умрешь, а она поправится». Принц заплакал, ибо горячо любил свою мать. «Что я должен делать?» — наконец спросил он. «Ты должен пойти в ее спальню и убить ее, — сказал Отшельник. — Больше никак не снять проклятия». Принц покачал головой и снова заплакал, но Отшельник был холоден как лед. «У Королевы нет других детей, — безжалостно сказал он, — а твой отец уже стар. Ты же не хочешь, чтобы ведьма вечно правила твоей страной?» И тогда Принц с тяжелым сердцем согласился. В ту же ночь он поднялся с постели и тихо пошел по длинным коридорам дворца в комнату матери.

Дверь была открыта, я знаю. Я все вижу со своего ложа из соленого ила: рисунок светлого дерева, бело-голубую фарфоровую ручку — как легко все это возвращается ко мне! На второй панели, с краю, есть зазубрина — однажды я случайно задел дверь крикетным столбиком. Свет в доме не горит, и где-то далеко позади я слышу отца из игрушечной мастерской, несколько звонких нот, что выпевает механизм танцующей Коломбины, тают в темноте. Я несу огарок свечи на блюдце с цветочками; резкий запах свечного сала ударяет в ноздри. Жирная белая капля сползает по свече на фарфор и растекается по голубому цветку. В густом воздухе мое дыхание кажется очень громким.

Ковер мягко поддается под ногами, но я все равно слышу свои шаги. Свет выхватывает из темноты стеклянные пузырьки и баночки, роняя тысячи бликов на зеркало на стене. С минуту я не могу разобрать, в комнате ли малыш, но колыбелька пуста: нянька забрала его, чтобы он плачем не разбудил мать. Пряча свечу за сияющим красным щитом ладони, я смотрю на ее лицо в розоватом полумраке, с восхищением тем более драгоценным, что оно запретно. Пузырек с опиумной настойкой поблескивает на столике у кровати: она не проснется.

Внезапная мучительная нежность переполняет меня, когда я смотрю на ее лицо: тонкие голубые веки, идеальные очертания скул, каскад темных волос на подушке, струящийся по складкам одеяла на пол… она так прекрасна. Даже такая измученная, такая бледная, она все равно самая красивая женщина на свете, и сердце сжимается от отчаянной, невыносимой любви, слишком острой для четырнадцатилетнего мальчика. Мое детское сердце чувствует, что вот-вот взорвется от всех этих взрослых переживаний; неистовая ревность, одиночество, болезненная необходимость прикоснуться к ней, ощутить ее прикосновение, будто оно способно остановить губительное вторжение змия в мое чрево, будто руки ее могут отстранить ночь. Спящая, она доступна, и я осмеливаюсь протянуть руку к ее волосам, к ее лицу; я мог бы даже дотронуться губами до ее бледных губ… она никогда не узнает.