История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 2. Магизм и единобожие - Александр Мень

Неизвестно, как выглядела эта реликвия, но она, очевидно, играла роль своеобразного оракула. В «вопрошании» участвовали два предмета, называвшиеся Урим и Тумим. Один из них означал отрицательный ответ, другой — положительный [498]. Итак, времена, когда Бог говорил через Своего пророка, ушли в область предания, а в употребление вошел механический оракул, приводимый в действие левитом. Это примитивное гадание со времени Гедеона надолго закрепилось в религиозной практике Израиля. Эфоды сооружались и в других местах, обычно частными лицами. Из-за них порой происходили столкновения. Так, однажды племя данитов во время переселения захватило Эфод, принадлежавший эфраимиту Михе, и увезло левита, служившего при нем [499]. Библия свидетельствует, что рядом с Эфодом нередко ставили Терафима — домашнего божка, вопреки заповедям Декалога и Книги Завета [500]. Позднейший священный автор сурово осуждает Гедеона за введение Эфода, однако во времена судей никто не считал его поступок предосудительным. Все, что говорится в Библии об Эфоде, показывает, что, в сущности, он мало чем отличался от аналогичных оракулов Вавилона, Египта и Греции [501].

Итак, две силы: Моисеева вера и ханаанский натуралистический культ — вели глухое единоборство. Несомненно, религия Ваала обладала всеми внешними преимуществами поклонения Природе: она имела красочные мифы, она благословляла все естественные проявления жизни и человеческой плоти, она соблюдала древние обряды, производившие глубокое впечатление, и, наконец, она была неотделима от земледелия — основы жизни Израиля. Это был опасный соперник, который гораздо больше импонировал древнему человеку, чем суровая и требовательная вера Моисея. Даже тогда, когда ягвизм торжествовал над культом ханаанских богов, он сам принижался настолько, что становился как бы двойником религии Ваала. Это была еще более коварная, скрытая опасность, подобная болезни, поражающей изнутри.

Неизвестно, как бы пошла духовная история Израиля, если бы не новое потрясение, которое всколыхнуло все колена.

Появились еще одни претенденты на «землю, текущую молоком и медом», и на этот раз не сравнимые ни с кем из обитателей Ханаана по силе. Это были филистимляне, которые пришли на сирийское побережье почти в одно время с Израилем. В союзе с другими «народами моря» они нападали на Египет, и фараоны с трудом отбивали их натиск. Филистимляне имели опорную базу на Крите. Оттуда они переселились в Ханаан, где основали союз пяти городов (Газы, Аскалона, Азота, Гефа, Экрона). От них и сама местность получила название Палестины [502].

Филистимляне были воинственным и энергичным племенем, уже хорошо владевшим обработкой железа. Они занимались морским промыслом и пиратством. Очень скоро они восприняли обычаи, язык и верования хананеев.

Побережье из-за отсутствия удобных бухт не могло удовлетворить завоевателей, которые имели большой военный опыт и прекрасное вооружение. Перед ними лежала страна раздробленная и неспособная защищаться. Поэтому около 1080 г. они начали решительное наступление на восток, тесня как израильские, так и хана-нейские племена.

Кто мог остановить эту волну? Вооруженные чем попало крестьяне разбегались, едва заслышав грохот боевых колесниц и завидев пернатые шлемы. Филистимляне обложили данью почти весь Ханаан, и покоренным оставалось лишь вести партизанскую войну, неожиданно нападая на филистимские отряды или поджигая их посевы. О том, насколько неравной была эта борьба, свидетельствует легенда о библейском богатыре Самсоне, который дрался с филистимлянами, вооруженный лишь ослиной челюстью [503].

Наследники Гедеона в Офре не сумели продолжить дело отца. Все они погибли в междоусобной борьбе за престолонаследие. Последнюю попытку оказать отпор врагу предприняли левиты из Шило — хранители Ковчега Завета.

Позднейшее предание считает левитов коленом, которое обладало исключительным правом священнодействия. Но, как известно, это правило никогда не соблюдалось в древности [504]. До сих пор неясно, были ли левиты когда-нибудь «светским» кланом или они являлись чем-то вроде сакральной касты священнослужителей. У мадианитян жрецы назывались «лавиу» [505]. Возможно, Моисей употреблял это слово для своих ближайших помощников. Быть может, было и светское колено Леви, впоследствии отождествленное с Моисеевыми левитами. Так или иначе, но в эпоху вторжения филистимлян в городе Шило жили левиты, носившие египетские имена (Финеес, Офни) и ведшие свой род от самого Моисея. Возглавлял это семейство старый священник Илий.

Левиты Силома, понимая необходимость поднять народный дух в годину бедствия, решили восстановить старую традицию — несение Ковчега перед войском [506].

Но при первой же стычке оказалось, что попытка левитов — безнадежное дело. Хотя Ковчег был встречен взрывом энтузиазма, но воодушевления хватило ненадолго. Когда колесницы филистимлян ринулись на толпу, сгрудившуюся вокруг древней святыни, всех обуял страх и израильтяне в панике отступили. Ковчег оказался в руках врагов, которые ликовали, думая, что пленили самого «Бога евреев».

Престарелый Илий, в тревоге ожидавший известий с поля боя, был потрясен сообщением, которое принес ему воин, и скоропостижно умер.

С этого времени господство филистимлян стало прочным и окончательным. По городам были расставлены вражеские гарнизоны, и повсюду хозяйничали сборщики дани. Переживавший глубокий духовный кризис Израиль оказался теперь лишенным и политической независимости.

Все эти события послужили как бы внешним толчком, способствовавшим возникновению нового религиозного движения, которое носило довольно странные формы, но благодаря которому Израиль вышел из состояния упадка и духовного умирания.

Последователей этого движения называли Бене-ха-Небиим — Сынами пророческими. Слово «наби» означало вестника Божьей воли [507]. Но если раньше ясновидцы и прорицатели выступали как одинокие посланцы Неба, то теперь новые пророки собирались толпами на богослужения, ходили по дорогам страны, распевая боевые псалмы и призывая народ к верности Богу отцов. Прорицатели нередко приходили в состояние исступления или экстаза; их энтузиазм легко передавался окружающим. Зачастую, стоило им где-нибудь появиться, как к ним присоединялись все, даже случайные прохожие, увлеченные бешеным ритмом их пляски, завороженные свистом флейт и ритмичными ударами бубнов [508].

Подобные общины не были чем-то неслыханным. Во многих странах того времени существовали прорицатели, похожие внешне на Бене-ха-Небиим. У семитических народов: арабов, арамеев, финикийцев, аморитов — издавна известны такие ясновидцы, которые приводили себя в состояние экстаза и, охваченные таинственным вдохновением, говорили от лица Божества. В Библии мы встречаемся с таким языческим пророком в лице Билеама (Валаама) Месопотамского. Там он назван «человеком с открытыми очами, который слышит слово Божие и видит видения Всемогущего» [509].

В архивах города Мари на Евфрате, относящихся к XVIII в. до н. э., есть упоминание о пророке Адада — бога-громовержца. Ветхий Завет знает «пророков» Ваала и описывает их неистовые ритуальные пляски и самоистязания. В записках египетского жреца Унуамона (X в. до н. э.) говорится о финикийском жреце, на которого «сошло божество» и осенило его священным вдохновением. О существовании института прорицателей в арамейских землях свидетельствует надпись Хаматского царя Закира (VIII в. до н.э.) [510]. Есть точки соприкосновения между этим семитическим экстатизмом и греческими мистиками, особенно с религией Диониса.

Но каковы бы ни были проявления этого религиозного движения в странах древности, они, несомненно, есть лишь видоизменения доисторического шаманизма. Мы видели, что шаманизм невозможно считать просто лишь формой суеверия, что в сущности своей он есть одна из попыток человека проникнуть в тайны духовного мира [511]. Существовало много разнообразных и тщательно разработанных методов, путей и способов, которые применялись ясновидцами для того, чтобы возвысить свой дух до созерцания Божественного.

Особенностью экстатической практики Сынов пророческих было то, что они искали мистического озарения в массовых коллективных действах. В этом отношении они, по словам В. Олбрайта, приближаются к мусульманским дервишам, хасидам иудаизма и таким протестантским движениям, как квакеры, методисты и пятидесятники.

«Массовые действа, — говорит Олбрайт, — не являются существенными в мистическом опыте современного человека, так как он предпочитает длинный путь особых аскетических упражнений как в индийской йоге, или в близком к ней исихазме византийских монахов, или через сосредоточение и молитву христианских мистиков средневековья и нового времени. Однако невозможно отрицать того, что результат достигается легче и быстрее, когда отдельные члены группы вовлекаются в общее действо» [512].