Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

В Ставрополе скопились тысячи раненых и тифозных красноармейцев, отступающих войск, обозов. При этом реальную боеспособность, по уверению самих белогвардейцев, сохраняла лишь та самая Таманская группа — закаленные бойцы расстрелянного матроса Матвеева. Именно благодаря им красные совершили прорыв из кольца и вырвались из Ставрополя на Царицын.

«Ставрополь был взят. Большевики оставили в нем 2,5 тысячи непогребенных трупов и до 4 тысяч невывезенных раненых. На дверях лазаретов были надписи: «Доверяются чести Добровольческой армии…» Они могли рассчитывать на безопасность своих раненых. Мы — почти никогда. Во всяком случае, наши офицеры, попадавшие в руки большевиков, были обречены на мучения и верную смерть».

Деникин несколько идеализирует собственных подчиненных. Врангель стал свидетелем совершенно другого отношения к вражеским раненым: «На следующий день после занятия города имел место возмутительный случай. В один из лазаретов, где лежало несколько сот раненых и больных красноармейцев, ворвались несколько черкесов и, несмотря на протесты и мольбу врачей и сестер, вырезали до 70 человек, прежде, нежели предупрежденный об этом, я выслал своего ординарца с конвойными казаками для задержания негодяев. В числе последних, по показанию очевидцев, находился один офицер; к сожалению, преступники успели бежать».

Там же некто, отрекомендовавшийся Врангелю «начальником особого отряда при ставропольском губернаторе хорунжим Левиным», получил приказ взять под охрану местную тюрьму с пленными красноармейцами, а уже через несколько часов генералу доложили, что Левин устроил там кровавую «зачистку». Пока прибыл назначенный губернатором полковник Глазенап и арестовал его, тот успел пустить «в расход» несколько десятков пленных.

Бои под этим городом стоили Добрармии невосполнимых жертв. 31 октября был убит командир Корниловского полка полковник Владимир Индейкин (из крестьян) и ранен (как потом оказалось смертельно) начальник 3-й дивизии полковник Михаил Дроздовский (уже в госпитале через неделю Деникин вручит ему генеральские погоны). Оба — легенды Белого движения и их символы. 2-я и 3-я дивизии были выведены в тыл для пополнения, в полках оставалось не более 100–150 штыков. Число раненых исчислялось тысячами.

Зато прекрасно срабатывала «кавалерийская тактика» формирования частей Деникина — в каждой освобожденной станице в ряды армии вливались сумевшие избежать красной мобилизации казаки, пополняя ряды грозной белой конницы.

К тому же была получена весть и от восставших терцев: «Казаче-крестьянский съезд» из Моздока радиотелеграммой приветствовал Добровольческую армию «как носительницу идеи Единой, Великой, Неделимой и Свободной России» и обещал «направить все силы для скорейшего соединения с нею».

Таким образом, отброшенные с Северного Кавказа красные уже не могли воспрепятствовать соединению Добрармии с теми горцами и терцами, которые делали ставку на Деникина. Угрозы с юга уже не было, против отдельных рассеянных по огромному региону красных отрядов можно было бы держать небольшие заслоны. Белая Армия могла поворачивать на север, где донцы вели маловразумительную войну с красными. Идти на Москву, как и предполагалось с самого начала, они не собирались, а чуть расширив свои пределы за счет уездов Саратовской и Воронежской губерний, искали способов «замириться» с большевиками. Краснов заявил об «усталости казаков на фронте», приказал остановить наступление на севере и вернуться на свои рубежи. Предполагалось, что переговорами о мире «с Москвой» займутся немцы и «дружественная Украина», а сами казаки займутся «караульной службой». Горячие головы на Кругу были успокоены, Деникин, наоборот, взбешен. Ни о каком стратегическом сотрудничестве с Новочеркасском не могло идти и речи, все согласованные действия шли прахом.

«Такими иллюзиями, стоявшими в полном противоречии со стратегией, психологией и практикой Гражданской войны и передающими всю инициативу в руки противника, приходилось донским генералам успокаивать нервы представителей на Круге и воинов на фронте», — писал он.

К началу ноября на Донском фронте порядка 52 тысяч казаков противостояли натиску почти 100 тысяч штыков и сабель красных. Генерал-майор Адриан Гусельщиков с Северным отрядом отразил наступление 8-й армии красных у станицы Таловой и дальше не пошел, генерал-майор Константин Маман-тов со своей конной группой топтался под Царицыном. Атаман Краснов срочно пытался сколотить Доно-Кавказский союз из донцов, кубанцев, терцев, астраханцев и горцев с абсолютной автономией и всеми атрибутами суверенной власти, включая гимн, герб, собственную монету, марки, таможню и пр.

Для государственника Деникина с его идеей «Единой и неделимой» это не шло ни в какие ворота. Отношения с донскими первыми лицами испортились окончательно. Главком написал в секретном наказе генералу Лукомскому: «Так как личная политика генерала Краснова совершенно не соответствует позиции, занятой Добровольческой армией, то активной поддержки (например, публичное выступление с соответствующей речью, официозный разговор и т. п.) оказывать отнюдь не следует».

Сам главнокомандующий разрывался между фронтом и семьей, отдавая все же предпочтение делу. Ася уже была на сносях. Мужа видела крайне редко и очень нервничала, когда Деникин не мог из-за напряженных боевых действий под Ставрополем приехать в Екатеринодар. Она жила вместе с матерью и дедом в маленьком домике на Соборной улице, редко выходила на улицу, ибо тяжелая беременность сделала ее подверженной быстрой утомляемости и частым обморокам. Однажды она потеряла сознание на улице, и лишь чужие люди подобрали Асю и помогли добраться до дома.

«30 октября 1918 года.

Дорогая моя, ненаглядная! Что я не пишу, это понятно.

Тем более, что где я и что делаю, Ты знаешь всегда. Но Ты?

Ни слова, как здоровье, самочувствие, Ванька? Враги выдыхаются. Антон».

На этом фоне пришли известия о капитуляции Германии и вступлении 9 ноября флота Антанты в Новороссийск, что резко переменило картину боевых действий на Юге России. Однако теперь генерал Деникин мог предъявить им не полуголодную полураздетую толпу «странствующих музыкантов», а вполне дееспособную армию, закаленную победами. В ее составе было уже не 3–4 тысячи еле держащихся на ногах штыков, а свыше 40 тысяч главным образом сабель — мобильные кавалерийские части, способные совершать стремительные рейды, маневренные и не зависимые от железной дороги, от которой боялись оторваться красные части. Сформированная Деникиным кубанская, терская, калмыцкая и горская конница резко контрастировала с первыми партизанскими частями и управлялась опытными генералами Первой мировой. К тому же именно на юге России находились главные отечественные конезаводы и всегда была лучшая иррегулярная кавалерия.

По утверждению умного наркомвоенмора Льва Троцкого, «перевес конницы в первую эпоху борьбы сослужил в руках Деникина большую службу и дал возможность нанести нам ряд тяжелых ударов… В нашей полевой маневренной войне кавалерия играла огромную, в некоторых случаях решающую роль. Кавалерия не может быть импровизирована в короткий срок, она требует специфического человеческого материала, требует тренированных лошадей и соответственного командного материала. Командный состав кавалерии состоял либо из аристократических, по преимуществу дворянских фамилий, либо из Донской области, с Кубани, из мест прирожденной конницы… В гражданской войне составить конницу представляло всегда огромные затруднения для революционного класса. Армии Великой французской революции это далось нелегко. Тем более у нас. Если возьмете список командиров, которые перебежали из рядов Красной Армии в ряды Белой, то вы найдете там очень высокий процент кавалеристов…»

Уже целенаправленно «к Деникину» перебегало достаточно офицеров, мобилизованных большевиками. Хотя и гораздо меньше, чем на это рассчитывали белые. Тем более, что у многих мобилизованных оставались родственники в красном тылу. А с семьями перебежчиков большевики не церемонились. Даже если бы не поставили к стенке, то уж о продпайке «семье красного командира» можно было забыть, а это верная голодная смерть.