Ты - мой грех - Юлия Гауф

Еще и эта кровь! Меня сейчас стошнит!

Я перевернула Алексея на спину с большим трудом, он неповоротлив, и… стал холоднее. Рука моя ходит ходуном, но я пересилила себя и приблизила ладонь к его носу. Ничего. Не дышит. И сердце не бьется, пульса тоже нет. Крови слишком много вытекло.

Он ударился виском.

И он мертв, пора это признать.

Я его убила.

Я.

— Господи, — завыла тихо, уже не сбегая от лежащего передо мной мужчины, — что делать? Что мне делать-то?

Уперлась ладонями в пол рядом с телом, не могу подняться. Может, лечь рядом, и умереть?

Я виновата или нет? Я же защищалась! Нужно позвонить в полицию, объяснить им, может, поверят. Есть же процедуры, криминалисты пусть работают, я… я не виновата!

Наверное.

Но чувствую я себя убийцей. Каким бы он ни был — я его убила, пусть и не планировала этого.

Мои ладони в крови. Все же, испачкалась. Села рядом, привалилась к стене спиной, и дала себе еще минуту, чтобы подумать. Хотя я в безвыходной ситуации. Даже если бы мы были за городом в хижине, я бы не стала прятать тело. Просто не смогла бы.

Еще одно табу.

В младших классах мы с подругой, с которой ходили в школу и обратно, узнали, что существует смерть. Убийства. Криминальную Россию посмотрели. И обе ужасались, обе не понимали, как же может человек жить дальше, лишив жизни другого человека! С детским непониманием это обсуждали. Этот разговор был один раз, мы часто обсуждали всякое-разное, как и все дети, но сейчас почему-то вспомнился тот далекий момент.

Я не изменилась с того дня, когда мне было восемь, и я шла в школу с одноклассницей, болтая про убийц. Это клеймо. После этого как дальше жить? Как спать? Как по утрам просыпаться? Как сестре волосы плести этими самыми руками, которые сейчас в крови? И ведь не обвинить никого, я сама сюда пришла, и сама всё сделала.

Сама.

Меня посадят. Не станет полиция меня выгораживать, для таких как я не работает презумпция невиновности. Сяду, и надолго.

— Нужно вызвать полицию, — пробормотала я, и даже поднялась на ноги.

Дошла до дивана, и села. А затем легла, свернувшись калачиком. Мне нужна еще минута, прежде чем моя жизнь будет окончательно сломана. Алексею уже не помочь, а мне… мне так страшно! В полицию звонить страшно, говорить об убийстве страшно, я даже не хочу уже из номера этого проклятого выходить. Он еще недавно олицетворял для меня ад на земле, сейчас должен стать еще страшнее, ведь я здесь человека убила, но там, за дверью, сейчас, кажется, страшнее. Для меня.

Так, когда я поднимусь с дивана, когда возьму себя в руки, что я должна буду сделать?

Первое — звонок в полицию.

Второе — дождаться их.

Третье — собраться с силами, и постараться отстоять себя. Но не врать. Если заслужила, то должна понести наказание, а если случившееся примут за самооборону, то что? Как же я жить буду?

— Пусть все это уже закончится, — прошептала, глуша свои мысли, и спрятала лицо в ладонях.

Больше мыслей нет. Вообще никаких. Не открываю глаза, не сплю, отгоняю образы Алексея — живого и озверевшего, и мертвого в крови. Всё отгоняю, мне нужен штиль, а не шторм.

Из медитативного состояния меня вырвал нетерпеливый стук в дверь. Такой, словно стучат уже давно, а затем… затем дверь открылась.

— Шеф, простите, с вами все в порядке? Финдир меня набрал, говорит, что не может с вами связаться, а это срочно, — услышала я совсем рядом грубый мужской голос.

А затем завертелось.

Я уже не стараюсь специально, всё получается само собой. Тот самый штиль, медитация. Я и здесь, и не здесь. Глаза открыты, я все вижу, но отстранена.

Вот охранник орет. Он у тела Алексея, а затем рядом со мной. Поднял меня с дивана, трясет, кричит. Моя щека горит от пощечины, плечо ноет, вывихнул, кажется.

Вот вбегают еще двое амбалов. А следом женщина в костюме с бейджиком, и горничная. Мне в руку пытаются всучить стакан воды, а затем просто подносят его к губам. Я глотаю воду. По-прежнему штиль.

Смотрю как охранники осматривают комнаты, огораживают тело. Один орет на горничную, второй на меня — матом. Третий собирает наркотики, а затем зачем-то снова бросает таблетки на пол. Ну и зачем собирал тогда?

Моргаю. Открываю глаза, и вижу полицию. Меня спрашивают о чем-то, а я не слышу. Просто вижу, как двигаются рты, ловлю взгляды — смотрят с презрением, полицейские уставшие, раздраженные. Ну да, ночь на дворе, а им со шлюхой возиться.

Меня толкают к выходу, и я иду. Наручники не надели почему-то. А, нет, надели, когда посадили в машину. Везут в отделение, а затем почему-то сразу же конвоируют из него. Снова машина. Мы едем, дорога знакомая, даже слишком. Новое отделение, уже утро, в голове по-прежнему штиль, я оцепенела.

Меня встретил хмурый парень, и отвел в кабинет. Оставил одну, и… я очнулась. Видела же, как за полицейской машиной ехал черный внедорожник с амбалами из охраны Алексея. Почему меня оставили одну? Сейчас войдут эти, и меня здесь прикончат? Запытают?

Закричала в панике:

— Отпустите меня! Вы права не имеете меня удерживать.

Зачем я это кричу, меня же имеют право удерживать! Но я не могу остановиться. Всё кричу, и кричу, и кричу.

А затем дверь открылась. И… нет, не может быть!

— Ну здравствуй, Люба.

— Ты?

Руслан.

Господи, только не он! Предстать перед ним не только изменщицей и предательницей, но и шлюхой-убийцей? Перед любимым человеком?!

— Я, — зло и отрывисто бросил он.

— Давай, рассказывай. Желательно правду, не будем тратить время. Или будешь как все орать, что это не ты убила Уварова, и что все произошло случайно?

Уваров, значит? Не помнила я его фамилию. Алексей Уваров. Что ж, теперь я знаю фамилию и имя своей жертвы. Не смогу я перед Русланом себя оправдывать.

Раз пришел, то пусть уже знает всю неприглядную правду обо мне. Без прикрас.

— Я не буду говорить, что это не я, Руслан, — выдохнула я, потирая виски. — Вот тебе правда. Я его ударила, он упал, и больше не очнулся. Я убийца. А теперь можешь меня посадить, мне уже плевать.