Похищение Афины - Карин Эссекс

Вода обрызгала мне лицо, и я резко распахнула глаза. Рядом со мной стоял на коленях Перикл, держа в одной руке черпак. Где же ужасное видение, только что напугавшее меня? Но действительность оказалась не такой страшной. Диотима по-прежнему вела ритуал жертвоприношения. Рядом со мной находился также и Сократ, взгляд его выражал страх за меня, они с Периклом помогли мне подняться с земли. Я чувствовала на себе взгляды десятков глаз, головокружение не проходило, в памяти стоял страшный призрак… Мне хотелось исчезнуть.

Я не чувствовала под собой ног, но торопливо заговорила:

— Мне нужно бежать домой. Надо присмотреть, как прислуга готовится к приему гостей.

Должно быть, это заявление прозвучало в высшей степени комично из уст женщины, которая только что очнулась от обморока.

— Разумеется, — серьезно сказал Перикл. — Но я должен остаться. Мне предстоит принять участие в ритуале.

— У меня с собой небольшая тележка, которую я оставил у подножия холма, — вмешался Сократ. — Я могу отвезти Аспасию.

Перикл отпустил меня, и я оперлась на руку Сократа. Когда мы стали спускаться с холма, я оглянулась, и последним, что я увидела, был взгляд Диотимы, устремленный прямо на меня. Рукава ее одеяния были обрызганы кровью, глаза хранили мудрое и непроницаемое выражение.

У подножия холма нашлась та самая тележка, на которой Сократ обыкновенно перевозил глыбы мрамора для своих скульптур. Пока мы шли к ней, я описала ему свое видение как можно подробнее, надеясь, что он сможет помочь мне понять его значение.

— Понятия не имею, что это могло бы означать, Аспасия, — ответил он. — Но я могу спросить об этом у Диотимы. Даже попробую организовать для вас встречу.

Средства позволяли Периклу выстроить для себя более роскошный дом, но он воздерживался от этого, полагая, что, обитая в скромном жилище, избежит кривотолков и пересудов. Я не знаю, сколько сотен людей перебывало у него в гостях, но обычно толпа заполняла каждую из комнат дома на обоих этажах, в теплую погоду даже выплескиваясь во внутренний дворик. По моему плану нынче вечером выступления акробатов и музыкантов должны были проходить именно там, но сейчас во дворике столпилось столько гостей, что я, сунув артистам немного денег, попросила их выступать в разных комнатах, переходя из одной в другую, как настоящие странствующие актеры.

Главным среди них был один бывший раб, захваченный когда-то в плен в далекой стране мидиан[45]. Великолепный акробат, он заслужил свободу тем, что умел развеселить своего хозяина-грека, и впоследствии сколотил труппу из музыкантов, сказителей историй, танцоров и акробатов. Кроме того, с ними обычно выступали две флейтистки, которых мужчины обычно называли кильками, потому что обе были ужас до чего бледные и худые. Главной же причиной появления такого прозвища была глупая, но, к сожалению, обычная практика наделять женщин, особенно продажных, кличкой по названию какой-либо из рыб. Эти «кильки», как и другие музыкантши и акробатки, не отказывались заработать пять-шесть драхм, угождая пригласившим их мужчинам после представления.

Но нынешний вечер привел с собой необычную группу гостей — это были старомодно одетые жены афинян. Из внимания к ним я велела продажным женщинам и актерам воздерживаться от откровенно непристойных выходок и не уступать домогательствам гостей на глазах у всех. Домашнюю прислугу я попросила разбавить вино, которое они станут подавать женщинам, зная, что большинство гостий не привычны к крепким винам, а мне не хотелось, чтобы уже на следующее утро по рынку гуляли слухи о том, как я развращала невинные души знатных афинянок.

Женщины, украшенные цветами и надушенные ароматами глицинии и нарцисса, жаждали побеседовать со мной. Во время разговора они прикрывали рты веерами — считалось неприличным для порядочной женщины демонстрировать открытый рот, — в отличие от проституток, которые обычно разговаривали без подобных предосторожностей, а хохотали так откровенно, что вы могли бы пересчитать все зубы у них во рту. Но пока женщины не углублялись в разговоры. Каждая лишь сообщила свое имя да имя мужа и то, сколько детей она произвела на свет. Я вежливо слушала, но, пригласив их в дом и предложив освежиться напитками, больше уж не знала, о чем с ними и говорить. Мужчины не хотели, чтобы в зале, где они принимали пищу, возлежа и обсуждая свои любимые темы, присутствовали жены.

— Не нуждаемся, чтоб нас подслушивали или чтоб кое-кто задавал бессмысленные вопросы, когда мы стремимся дать пищу уму. — Так объяснил их поведение муж одной из пришедших.

В отличие от своих мужей, как и от меня или от куртизанок, эти женщины вели обычно очень замкнутый образ жизни, разговаривать им полагалось только друг с другом, детьми и домашней прислугой. В Афинах считали, что лишь продажная женщина не стыдится при посторонних открывать рот. Утверждение, которое должно было заставить порядочных женщин чаще помалкивать. Мне лично всегда казалось странным, что мужчины, которые так стремятся иметь образованных любовниц, настаивают, чтобы их собственные жены не имели понятия об искусстве чтения или письма, а уж тем более об искусстве вести содержательные беседы. Разумеется, об астрономии, медицине, математике и риторике они не знали ровно ничего. Это обстоятельство навело меня на мысль, что я могла бы оказаться полезной представителям как мужского, так и женского иола, разработав философию брачной жизни в интересах обеих заинтересованных сторон. И решила при первой же возможности непременно обсудить эту идею с Периклом. Зачем мне просвещать только мужчин, если я могу делиться своими знаниями также и с женщинами, помогая и тем и другим достичь благополучия?

Но должна признаться, что сейчас я разговаривала с женщинами слишком рассеянно, ибо все мое внимание было поглощено сценой, происходящей поодаль. Там стоял Перикл, осаждаемый особами легкомысленного поведения. Две из них ухватили его за руки, а третья водила пальчиками вверх и вниз по его груди, медленно и нежно. Они словно объединились в стараниях уговорить его сделать что-то. Он, должна признать, стоял, как обычно, совершенно невозмутимо, лишь время от времени переводя взгляд с одной из них на другую, в зависимости от того, которая к нему обращалась. Я вдруг испугалась, что именно сегодня и произойдет событие, давно меня пугавшее: Перикл поднимется наверх с одной из приглашенных девок. Разумеется, поступить так он имел полное право. Я могу сердиться, могу обижаться, но у меня нет оснований запретить это. Я даже не попыталась послать ему укоряющий взгляд, решив, что лучшее в этих обстоятельствах — отвернуться от увиденной сцены и притвориться, что я ничего не замечаю.