Немного пожить - Говард Джейкобсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Правда это или нет, но сам я не осмелюсь завести детей, — говорил Эфраим.
— Это ты сейчас так говоришь, — возражал ему Шими. — Я тоже сейчас ни на что не осмелился бы. Разница в том, что ТЫ рано или поздно передумаешь. Память о ней померкнет, и ты опять станешь собой — полюбишь жизнь. Я тебя знаю, Эфраим. Я видел, как ты уходил в мир с любовью к ветру, хлеставшему тебе в лицо. Сколько раз ты вытаскивал меня из постели с криком: «Вставай, вставай! Ты все проспишь, ты пропустишь день!» И сколько раз я советовал тебе, куда его засунуть, твой день?
— Какая здесь связь? Я люблю жить ради самой жизни, а не для того, чтобы передать ее кому-то еще. Хочу ли я вытаскивать из постели кого-то еще, чтобы и он не пропустил день? С меня довольно, что я пробовал это с тобой. Проба оказалась неудачной. Какой бы ни была мама, обо мне нельзя сказать, что для меня нет жизни без расширения и без заботы еще о ком-то. Мне более чем достаточно меня самого. И потом, ты что, хочешь навьючить на парня ответственность жизни ради тебя?
— Я-то нет, но мы разные. У тебя больше встреч. Ты не шарахаешься от таких вещей, как ответственность. У тебя не бывает обмороков.
— Ты говоришь, что падаешь в обморок, чтобы избежать ответственности? Никогда раньше этого не слышал. Я думал, причина твоих обмороков — чрезмерная чувствительность.
— Мои обмороки от жары. Я теряю сознание от семейного жара.
— Тебе хочется холода? Так я скажу тебе, где его найти. Ступай, ляг рядом с ней.
— Ты несешь чушь. Ты знаешь, о чем я.
— Нет, не знаю, объясни.
— Человеческие отношения. Вот от чего исходит жар.
— Брось, Шими! Человеческие отношения!
— Обезьяны в зоопарке, Эф.
— Мы не в зоопарке.
— Ну, так котята в приплоде.
— Мы не приплод.
— Именно приплод. Ты хоть иногда думал, как это — быть сиамскими близнецами? Представь себе эту жару, Эф. Как будто мало просто иметь младшего брата, который каждую минуту за тобой шпионит.
— Я не твой сиамский близнец.
— Разве что не сиамский.
— Ничего я за тобой не шпионю.
— Не шпионишь?
— Нет.
Уймись, Шими.
— Может, ты это не нарочно, но быть рядом — уже шпионство. Все мы это делаем. Это и зовется семьей.
— Ну, так и не имей семьи.
— У меня ее не будет.
— И меня не будет.
На том и договорились.
И вот теперь он обнимает сына Эфраима.
5
Берил Дьюзинбери трудится над своими обещаниями. Эйфория то и дело прибегает из кухни со своими предложениями. Она в приподнятом настроении. Она знала, что у миссис Берил все получится, с того момента, когда в вечер Вдовьего Бала мистера Кармелли принесли к ней в гостиную полумертвого.
Ей велено не мешать Принцессе думать, поэтому она молча кладет бумажки на стол, за которым та сидит.
— Я не гарантирую, что прочту хоть что-то из этого и уж тем более что что-нибудь использую, — предупреждает Принцесса. — Но я хочу, чтобы ты знала, что я высоко ценю твои старания.
Эйфория делает реверанс — ее научили этому при посещении королевского дворца — и отвечает, что для нее честь просто вносить предложения.
Время от времени Принцесса, желая отдохнуть от праведных трудов, косится на бумажки Эйфории.
Одна ей особенно нравится: «Я выбрала вас среди остальных, потому что когда в доме вы, я меньше отчитываю моих помощниц».
Другая — с ней Эйфории наверняка помогли (она подозревает руку самой королевы) — гласит:
Пусть всему миру нет до нас дела,
Ты один — мой тезаурус.
В третьей, где Принцесса обещает отдать мистеру Кармелли все свои горшки и обеих коз, если он согласится никогда не втыкать булавки в кукол, сделанных по ее подобию, пародируются империалистические замашки хозяйки. Здесь можно заподозрить руку Насти.
Собственные обещания у нее рождаются слабовато. В важные моменты своей жизни она всегда обращалась к литературе, но в прошлом все это были трагические, в худшем случае трагикомические моменты. Ей всегда не хватало юмора при решении собственных проблем, чужой же юмор она не одобряла. С просветленными трудами южноамериканских фантазеров и малоизвестных английских эссеистов, способными вдохновить ее на обещания, она не знакома. В результате все, что она пишет, придавлено свинцовой книжностью. Она переписала, а потом порвала половину сонетов Шекспира, почти всю трагедию «Антоний и Клеопатра» и все обращение Кэтрин Ирншоу к Нелли Дин[27]. «Нелли, я Шими Кармелли» не подходит по стилю и не убеждает.
Время от времени она встает из-за письменного стола и плетется в гостиную, все еще носящую это название, где Шими лежит одетый на кровати и грызет карандаш.
Она еще ни разу не видела его в пижаме и высказывается на сей счет каждый раз, когда считает, что ему следовало бы надеть пижаму.
— Это чересчур интимно, — возражает он.
— Так будет всегда?
— Я не уверен. Я не планирую свой туалет далеко вперед.
— Как продвигаются ваши обещания?
— Я сочиняю их мысленно.
— Почему не на бумаге?
— Вы боитесь, что я их забуду?
— Вы? Нет. В тот день, когда вы что-то забудете, забудет о вращении Земля. Но на случай, если с вами что-нибудь произойдет, я бы хотела знать, где они лежат.
— Я же говорю, у меня в голове.
— А вдруг что-нибудь случится с вашей головой?
— В этом случае мои торжественные обещания вам не понадобятся.
— Это значит, насколько я понимаю, что вы нисколько с ними не продвинулись.
— Такие вещи
