«Посмотрим, кто кого переупрямит…» - Павел Нерлер

Общий взгляд его на О. М. как на русского христианского поэта с оттенком даже благолепия и особой нежной красоты (сравнил с А. Рублевым). Хлебников – универсальный гений, больше даже Пушкина по силе творчества.

Я принес ему свою библиографию, у него она больше, но кое-что оказалось и моей находкой. Стихами из каблуковского списка он живо заинтересовался, многих не знал (а про “Автопортрет” сказал, что, безусловно, это О. М., т. к. есть автограф). Но главное здесь были даты и характер книги (в сущности, авторизованный сборник 1918 г.). Через пару дней мне удалось взять ее у Жени Левитина на два дня, и это большое счастье, т. к. вслед за этим книга “ушла”[535]. Н. И. первый позвонил мне через свою жену, п<отому> ч<то> сам на следующий же день встречи слег. М<ожет> б<ыть>, сказалось возбуждение, с которым рассказывал мне, но сам говорит про другие неприятности. Просил принести показать ему книгу воочию, хотя лежал, и врачами было запрещено разговаривать. Был очень обаятельным (раненый лев), говорил, что мы обязательно встретимся, когда ему станет лучше, и пройдемся еще раз по всей книге. До этого времени я всё ждал звонка и не рисковал позвонить сам, но завтра, видимо, позвоню, это во мне подошло, и узнаю, как себя чувствует. Так что Вы видите, что впечатления самые большие, и я еще напишу Вам о них – и тогда и о себе немножко. Мне сейчас, правда, неважно, потому что работа такая, что приводит к полной моральной депрессии, и работать над своим приходится очень мало. Юля здорова, хотя ей и очень трудно и со мной, и дома.

Есть еще одна новость: критик Белинков сказал, что у него имеется запись доклада о Пушкине, якобы сделанного О. М. в Воронеже[536]. Может ли это быть? В воскресенье мне обещали взять у него. Я в хороших отношениях с А. Синявским и хочу попросить у него какую-нибудь работу в Лит<ературной> энцикл<опедии>, например, рецензию на статью об О. М.[537] (ее пишет Эренбург), и через это получить доступ в архив ЦГАЛИ.

До свиданья, милая Н. Я., то, что есть Вы и О. М., – это самое живое (и самое трудное) в моей жизни. Саша М.

Хочется позвонить Евг. Як.

<1 декабря 1962 г.[538]>

Дорогая Надежда Яковлевна, долго не писал Вам – всё хотел и не решался позвонить Н. И. На днях позвонил. Подошла Лидия Вас.[539], сказала, что Н. И. было лучше, он работал, но сегодня как раз чувствует себя неважно. Вспоминал обо мне (когда работал) и хочет меня видеть. Я, конечно, не стал спрашивать о книге (чувствуется, Л. В. очень боится, что его будут торопить), только напомнил о себе и что, если будут поручения, буду счастлив их выполнить. Вот пока всё, что слышно с этой стороны.

Сам я пока свободен – ушел из библ<иоте>ки. Преподаю латынь, правда, мало (8 ч.). Будет, видимо, еще договор на разбор какого-то архива в Инст<итуте> этнографии. Мне очень жаль, что приходится так тратить время, впустую, только из-за денег, и чем дальше, тем больше жаль.

Очень трудно после этого “переходить” на любимые занятия, тратить на них только определенные часы, а не все дни подряд. Теряются по дороге мысли и “взволнованность”, а без этого вообще не могу работать. Надо еще много-много читать.

Ломаю голову над ранними стихами О. М. (еще до акмеизма). Очень интересно исследовать. Но самое трудное – правильно смотреть и сформулировать общее, не боясь простоты. Мысль, к которой сейчас пришел, что индивидуальность О. Э. надо искать в том, чем были для него стихи (его собственные). Они не выходят за рамки того, что есть (в душе), цель – служение внутреннему, меняющемуся идеалу. Мне чувствуется где-то здесь неповторимость (перебрал многих). Удивительная скромность для 18-ти лет, сознание ученика (“нерешительная рука”, “недоволен стою и тих”, “далёко от эфирных лир”). От символистов (совпадения не имеют значения) уже тогда отталкивался. Невозможность красиво сказать о постороннем (пока это – всё общественное).

Латынь преподавать мне нравится, но больше из-за возможности ставить психологические эксперименты (напр<имер>, как понимают “сознательность”). У меня 4 группы, по прежним понятиям, по развитию – приготовишки. Отличаются материализмом (видимо, уже по крови). Общих понятий не признают (латынь для экзамена). Вопросы задают: зачем это нужно знать (основы глаголов), как будет “домашнее задание” по латыни. Я с ними – актер. Но много таких, кто говорит: да, понимаем, это правда, но всё равно не занимаются.

Плохо пишу и объясняю это плохой душевной организацией. Думаю, что О. М. сам ложился на бумагу и ничего не выдумывал. Не люблю теперь очень всякую беллетристику (особенно Ю. Казакова) и стихи. Сильное впечатление – фильм “Столь долгое отсутствие” (франко-итальянский). Поразительная ситуация: человек потерял память (после войны и лагеря), его находит жена (через 15 лет, падает в обморок – его уже почти никто не узнает; образ протянутой через время женственности). Она смотрит на него только так, что он должен вспомнить, иначе невозможно. А у него свое существование, ему ничего уже не надо, он занят – вырезает картинки. Остался звук и внешний (любит музыку), и внутренний (люди как ноты). Дарит ей картинку. Говорит то, что есть: Вы – добрая, это вкусно, завтра – так завтра. У него очень высокий план, и в то же время что-то тянется к нашей омертвелости и к тому, что в стихах. (Нам остается только имя, короткий звук на долгий срок. Прими ж ладонями моими пересыпаемый песок.)

Не пропустите, Н. Я., если пойдет. Я очень Вас люблю, но у меня чего-то не хватает. Я Вас люблю больше, чем О. Э. и его стихи, и хочу что-нибудь сделать для Вас. Саша М.

<27 февраля 1963 г.>

Милая Надежда Як-на, спасибо за “анти-Миндлина”[540] – было бы обидно, если это находилось бы в одних руках. Ник. Ив. сеет во мне недоверие к Македонову, я тоже думаю, что в конце концов это человек системы, а – что Вы пишете – чрезвычайно доверительно. Но это мое слабое “суждение”.

С Наташей я виделся. Признаюсь, мне через нее хотелось больше понять О. Э. (такие стихи, такая дружба) – и не удалось. Она – вся в доброте (наверное, от матери), но при этом есть и свой “оселок”. Знаете, есть натуры поддающиеся, растворяющиеся, есть – цельные, самобытные. Наташа из тех, кто имеет свое существование, но не связанное со значительным. Прочная узость (как провинциальная девушка, к<отора>я ласково смеется над городским – что у него за бредни!). Я не сумел это выразить, но вот что меня поразило: стихи – какие-то нравятся, какие-то – нет, но вообще мне ближе Пастернак… (О. М. сказал, я завидую, что у Б. Л. такие читатели… Не кроется ли здесь разгадка – для него Н. была новой молодежью – здесь провинциальное близко и социалистическому – которой он хотел понравиться и имел слабость думать, что нравится… В письме к Тынянову – “я, кажется, начинаю нравиться всем”.)