Романески - Ален Роб-Грийе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Погода стоит прекрасная, слишком теплая для этого времени года. Туман рассеялся очень рано, и веселое, ласковое солнце пронизывает своими где прямыми, где косыми, а кое-где и собранными в пучки лучами прогалы между стволами деревьев и низко нависающими над дорогой ветвями. Лес, состоящий в основном из буков и молодых вязов, еще мало похож на зимний, так как на ветвях тут и там подзадержались порыжевшие и потемневшие листья. В ходе боев лес пострадал лишь частично, местами, и птицы щебечут в вышине, как в мирное время. Маленькая пташка, вроде бы славка, сопровождает «путешественников», то перепархивая с одного кустика на другой, то опускаясь на обочину дороги, то улетая вперед, чтобы немного передохнуть в нескольких метрах от телеги на тонких, образующих сложный узор веточках, на которых висят, словно четки, цепочки капелек росы.
Пичужка что-то тоненько, тихонько насвистывает, издавая отрывистые звучки, состоящие из двух-трех нот, или иногда «выговаривая» коротенькие музыкальные «фразы», чуть более сложные. Можно подумать, что она что-то рассказывает, как ребенок, который еще только учится выговаривать отдельные слова и складывать из них еще даже не рассказ, а так, разрозненные отрывки, затем надолго умолкает и, немного помолчав, продолжает вести свои бессвязные речи, следуя, без сомнения, какой-то своей внутренней логике, неуловимой и непонятной для взрослого. И у капрала Симона порой даже возникает впечатление, будто птичка пытается передать ему какое-то сообщение. Подобные мысли заставляют его улыбаться. Девушка, стоящая в повозке, совсем рядом с ним, мало-помалу успокоилась. Она поворачивается лицом к своему стражу и тоже улыбается, улыбается ему вкрадчивой, обольстительной улыбкой чуть приоткрытого ротика, чем приводит молодого кавалериста в замешательство. Она, разумеется, замечает, что парень смущен и взволнован. Кокетливо состроив ему глазки и вдобавок похлопав черными длинными ресницами, она спрашивает:
— Как тебя звать?
Голосок у девушки звонкий, чистый, прозрачный, мелодичный, в нем сейчас нет ни единого отголоска злости или обиды. Он столь же гармонично смешивается с лесными шорохами и звуками, словно это воркует где-то в вышине горлица, воркует в этот обманчиво-теплый, будто бы весенний день столь же обманчивого затишья между боями, всего лишь затишья, но не мира; он звучит как-то очень проникновенно, задушевно, интимно, как голос хорошей давней знакомой, и, однако же, чуть более нежно и мягко, чем следовало бы, так что можно заподозрить, что за его бархатистостью и мягкостью скрывается некий тайный смысл или умысел: призыв, очарование, предостережение… О, берегись, невинный и простодушный кавалерист!
— Как тебя звать?
Симон колеблется, отвечать или нет. Потом, после минутного размышления он приходит к выводу, что эти сведения не являются военной тайной.
— Симон, — отвечает он, оставаясь по-прежнему настороже.
— Это твое имя или твоя фамилия?
— Это моя фамилия, — отвечает всадник.
— А по имени-то тебя как звать?
При крещении родители нарекли его Жан-Кёром. Как в мэрии, так и в церкви весьма благосклонно отнеслись к сочетанию в имени младенца имени Святого Иоанна Евангелиста и одной из главных святынь католической веры: Сердца Иисусова. Но сам капрал Симон не любил свое имя, оно казалось ему несколько смешным и каким-то излишне нежным, скорее женским, чем мужским. Хорошенькая кузина Симона, которую при крещении нарекли Коринной, прибегнув к созданию ее имени примерно по той же схеме, что и при выборе имени для мальчика, то есть упомянув все то же Сердце Иисусово и Святого Иннокентия, частенько называла его Жоли-Кёром, то есть красавчиком и сердцеедом, а все потому что у него красивое, привлекательное, миловидное лицо и оно очень нравится девушкам. Разумеется, говорила она так не со зла и не ради насмешки, а скорее для того, чтобы ему польстить и выказать свое благорасположение, но самого Симона это просто бесило. К счастью, здесь и сейчас ничто не обязывало его называть свое настоящее имя, что он делал всегда с чувством глубокого стыда. Кстати, Сим о-ну приходит в голову, что он, быть может, даже должен солгать, если эта обольстительная и столь вызывающе ведущая себя пленница и в самом деле шпионка.
— Меня зовут Пьер, — говорит он, по-прежнему не расслабляясь.
— А я Кармина, но дома и в деревне меня зовут просто Миной. Тебе нравится? Правда, мило?
Не получив ответа, девушка после непродолжительного молчания задумчиво, чуть растягивая слова, добавляет:
— А вот мужчины говорят, что я — Кармен.
Затем, убедившись в том, что при помощи всех «авансов» ей никак не удается вывести своего стража из состояния крайней сдержанности и предельной осторожности, граничащей с враждебностью, она шепчет своим теплым, проникновенным, ласковым, хотя и довольно низким голосом:
— Что касается тебя, то я могла бы подумать, будто тебя зовут Жозефом.
Однако капрал не замечает сего намека на героя Мериме или еще более прозрачного намека на библейского Иосифа, привлекшего внимание жены Потифара. Вполне возможно, девчонка-подросток и не знает ни истинной истории Иосифа, сына Иакова и Рахили, ни истории дона Хозе. Быть может, она и сказала-то все это только потому, что уже слышала, как произносили это имя с насмешкой и издевкой другие, подтрунивая, зубоскаля, а то и глумясь над кем-то. Сам же Жан-Кёр думает о том, что имя Кармен звучит на испанский лад, а Мина — совсем по-немецки, в связи с чем все дело ему представляется все более и более подозрительным. Чем острее ощущает парень волнение и смущение при виде этого полуоткрытого рта и этого тела, при звуках этого голоса, тем больше его мучает сознание необходимости исполнить воинский долг. Он догадывается, что она нарочно иногда шевелится, чтобы еще больше «завести» его. Под предлогом желания сохранить равновесие она слегка вытягивает свою тонкую грациозную шейку то влево, то вправо,
