Толпа - Эмили Эдвардс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он не торопится, и в его голосе слышится легкая нотка самодовольства.
— Давайте не будем строить иллюзий: это дело важно не только для сидящих здесь двух пар. Оно может открыть дорогу активистам, ратующим за обязательную вакцинацию в нашей стране. Это значит, что наши дети, чтобы воспользоваться благами государственного образования и стать полноценными членами общества, уже к пятилетнему возрасту будут вынуждены перенести двадцать семь медицинских процедур, согласно прививочному календарю Национальной службы здравоохранения. Государство получит контроль над телами наших детей — во вред или во благо. То самое государство, которое допускает, что с вакцинацией связаны определенные риски. Это подтверждает наличие финансируемой правительством программы выплат в случае осложнений при вакцинации. Цель этой программы — возмещение ущерба людям, которые, я дословно цитирую с сайта Национальной службы здравоохранения, «серьезно пострадали в результате вакцинации». Государство само отмечает, что в некоторых случаях люди могут серьезно пострадать от вакцинации. Оно признает, что вакцинация сопряжена с риском, — а там, где есть риск, должен быть выбор.
Эд на мгновение останавливается, кладет свои записи обратно на стол, так что кажется, будто он настолько захвачен собственной речью, что ему не нужно подглядывать в текст.
— Жизни вообще присущ риск. Риск сопутствует всему, что мы делаем. Человек умирает, подавившись пищей. Ребенок поскальзывается и ломает шею, играя в футбол. Если мы хотим жить свободно, то должны признать, что есть вещи, которые мы не можем контролировать. А из этого следует, что мы не должны наказывать родителей — в данном случае Брайони и Эшима Коли — за отказ подвергать своего ребенка риску, который они считают неразумным. Основываясь на собственном жизненном опыте, они сделали совершенно разумный законный выбор ради своего ребенка. Это не неосторожность. Это родительский долг.
Эд останавливается, его подбородок приподнят, его взгляд устремлен куда-то за пределы зала суда, а затем он как будто приходит в себя.
— Родительский долг тяжел, и родители неизбежно принимают решения, о которых позже могут сожалеть. Я думаю, что большинство родителей, — взгляд Эда направлен на Элизабет и Джека, — даже мистер и миссис Чемберлен, в той или иной мере согласятся с этим.
Бет шепчет что-то Элизабет, но та качает головой. Эд на секунду возвращается к своим заметкам и продолжает уже более будничным, чуть ли не скучающим тоном:
— Миссис Чемберлен утверждает, что Брайони и Эшим лгали им о статусе вакцинации их дочери. Однако ни разу за все годы их близкой дружбы ни мистер, ни миссис Чемберлен — ярые сторонники вакцинации — не спросили ни Брайони, ни Эшима, делали ли их дочери КПК. Вопрос, который миссис Чемберлен задала в своем сообщении, на котором строится все обвинение, звучит так: «Ваша дочь привита?». Он расплывчат, и точно так же расплывчат ответ Брайони: «Да, привита». Но расплывчатый не означает лживый. Конечно же, мы все совершенно искренне хотели бы, чтобы ни девочки, ни Брайони не болели корью. Еще больше мы бы хотели, чтобы у дочери Чемберленов никогда не развились осложнения и ее зрение не пострадало. Но мы здесь — как вы ясно дали понять, ваша честь, — не ради эмоций. Мы здесь, чтобы взглянуть на простые факты сквозь призму нашей давно устоявшейся правовой традиции и спросить себя: было ли совершено преступление? На что, согласитесь, мы должны ответить: не было. Благодарю вас, ваша честь.
Эд возвращается на свое место рядом с Эшем и принимает его «молодец» с едва заметной улыбкой и легким кивком головы. Пока судья делает пометки, за стенами суда раздается одинокий голос. Поначалу из зала трудно разобрать слова, но затем небольшая группа подхватывает лозунг и скандирует его снова и снова. Брай кажется, будто она слишком быстро бежит с крутой горки, ноги уже ее не слушаются, твердая земля несется ей навстречу. Она либо упадет и разобьется, либо каким-то чудом совладает с собой и затормозит.
Началось.
Суд графства Фарли. Декабрь 2019 года
Люди спрашивают меня, с чего все началось, и, богом клянусь, я никогда не думал, что так случится. Я увидел всех этих протестующих по телику, они стояли прямо здесь, где мы сейчас, возле суда, махали плакатами, кричали про выбор, и я больше не мог усидеть на диване. Честное слово, я пришел сюда не затем, чтобы драться или попытаться их переубедить. Я в жизни своей никогда не протестовал, я даже на выборы не хожу, вообще ничего такого. Я пришел, потому что в то время улица через дорогу от входа в суд была пустой. Ну да, думаю, можно сказать, что я пришел сюда из-за Молли.
Сперва я не знал, что делать, — я просто бродил туда-сюда, руки в карманах, наверное, было похоже, что меня должны вызвать в суд по какому-нибудь делу о краже в магазине. Потом одна из этих антиваксерок подошла ко мне, сказала, ее зовут Софи, она здесь почти каждый день, симпатичная женщина, только глаза немного безумные.
Говорит:
— Вы выглядите так, будто заблудились.
Я только взглянул на ее плакат и все сразу понял. Но ее ребенок — только половина истории; мой — другая половина. Она увидела, что я смотрю, и говорит:
— Он был таким славным мальчуганом. Я все думаю, как бы ему тут понравилось — шум, крики, топот.
Я кивнул:
— Похоже, славный парень.
Она улыбнулась и подошла ближе. Я достал телефон — она, видать, подумала, что мне все равно, но я не хотел казаться невежливым, мне просто тоже хотелось кое-что ей показать. Показал ей одну фотографию после химиотерапии.
— Это моя малышка, Молли.
Фотку сделали за неделю до ее пятилетия, через три года после диагноза. Только по подгузнику можно догадаться, что это маленькая девочка, а так вы бы приняли ее за крохотную старушку. Она ухватилась за ободок унитаза
