Фартовые - Эльмира Нетесова

У Ольги от любопытства глаза округлились. А Оглобля продолжала:

— Стучатся фартовые в дом. Там все зеркала черным завешены. Они — к отцу парня. Осторожненько подъехали. Мол, вот такие мы. И вот так стряслось. Жив твой сын. Цел и невредим. По дворе сидит. Нас прислал, чтобы тебя не испугать. Отец тот хотел враз жене вылепить, да воры предупредили. Чтоб осторожнее. Не ошарашил враз. Баба не сразу поняла. Когда дошло до нее — во двор кинулась. Увидела сына и шагу не дойдя — кончилась от радости. Ну, а сын, жених тот, воров и вправду не обманул. Башлей дал. Спасибо говорил. На свадьбу звал — первыми гостями. Но не пришли. Кем бы он их назвал перед всеми? Выпили они за его здоровье на погосте. И долго средь фартовых этот случай в памяти жить останется. Не случись тогда воров на погосте — кончился б жених в гробу, — смеялась Оглобля.

— Да, тому жениху повезло дважды. Жив остался и похороненного из могилы вытащили. Плохо, что мать умерла. Ворам, как только вытащили парня иль сам вылез из гроба, могилу надо было землей забросать. Не знаю, слышала, что выкопанная могила притяжение имеет, — вздохнула Ольга.

— Ты это к чему? — не поняла Тоська.

— Сколько работаю в больнице — всякого понаслышалась. Вы не обращайте внимания, — грустно сказала девушка.

— А вора этого как зовут? — не выдержала Тоська.

— Не знаю. Он без документов. Да и кто на воровство паспорт с собой возьмет. А говорить не может.

— И на нем никаких наколок нет?

— Есть. Да только стыдно сказать какие и где, — покраснела Оля.

— Валяй, чего там.

— На срамном месте у него муха выколота. И на ягодицах: на одной купюра сотенная, на второй — рука. Мы его когда на живот повернули, чтоб укол сделать в мышцу, эта рука — будто вцепилась в деньгу.

Оглобля губу прикусила вовремя.

Подрабатывая на сексуальных извращениях, она лица фартовых помнила не гак хорошо, как их скрытые от посторонних глаз татуировки. Муха была выколота лишь у одного вора, которого «малины» города считали классным домушником, у. него волос на голове было меньше, чем квартирных краж, которые сходили ему с рук. А все потому, что он никогда не попадался.

Тоська знала его лет пять, не больше. Молодой, красивый, он никогда не приходил к ней сам, обязательно с кем-то. И, нажравшись водки, требовал ласки.

Ни того, откуда он взялся, ни имени его человечьего Оглобля не знала. Да и не нужно было ей это.

Получив свой червонец, Оглобля выставляла его, как и прочих.

Помнился этот вор по первой встрече: увидела Тоська в полумраке муху и потребовала:

— Уж коль заместо мухобойки пользуешь, так хоть смой эту мерзость.

Фартовый понял. И сказал:

— Она не в натуре. Картинка.

Тоська глазам не поверила. Муха даже лапами шевелила. И баба отказалась обслуживать вора.

Тот высмеял Оглоблю. Показал, что у него всюду наколки имеются… И Тоська, закрыв глаза, ублажила клиента.

Помнила она его кличку. Фикса. Так его все звали. Странным для Тоськи было то, что его, домушника, фартовые называли своим кентом. Не гнушались угостить сами и принимали от него угощение. Никогда не унижали вора и не куражились перед ним.

Оглобля знала, что законники были очень разборчивы в знакомствах. Никогда не садились за один стол с теми, кто не был вором в законе. А в этот ранг вводилась лишь крупная рыба. Домушники всегда считались мелкотой. Их презирали все. Но не Фиксу.

Его даже Дядя принимал у себя на хазе, называл кентом, хотя Фикса был много моложе пахана. Уж так, видно, устроены фартовые: льнут к удачливым, к любимчикам фортуны. Л Фикса слыл баловнем судьбы.

Тоська тоже не зналась с мелкотой. Ее страстью и радостью били только фартовые. Помимо них она не признавала никого. Ну разве только Дрозда? Так его вывели из закона фартовые. К Тоське это отношения не имело. Червонец шныря ничем не отличался от денег фартовых. А сам Дрозд был много порядочнее иных законников.

Вторым исключением был Фикса. Но и его привели законники. И когда Тоська было заартачилась, указав на муху, фартовые сказали, что накинут ей трояк за страх.

Фикса… «Знает ли об этом Дядя? Сидят ли рядом с домушником менты?» — мелькало в голове. И она спросила — Оль, а кто ж теперь с тем вором остался?

— Моя сменщица.

— И лягавый в палате? — не сдержала любопытства Тоська.

— Нет. Он в боксе. Там стерильно. Посторонним нельзя. Да и кого караулить? Тут не дни, месяцы понадобятся, чтоб он на ноги начал вставать.

— И милиция не интересовалась им? — удивлялась Оглобля.

— Как же? Без них ни шагу. Те, избившие, сразу заявили. Когда измолотили. Милиция глянула, прислала судебно-медицинского эксперта. Тот осмотрел бедолагу и сказал, что жить не будет. Умрет не сегодня, так завтра.

Фикса ли это? — засомневалась Тоська. И вспомнила, что домушник был крепким парнем. Мог спокойно с тремя фрайерами справиться. А уж бабу на кулак намотал бы в два счета.

Врач не позволил его перевозить в тюремную больничку.

Сказал, — по дороге, мол, кончится. У этого несчастного и полшанса не осталось. Дескать, был человек, от него лишь муха осталась, — покраснела Ольга.

Тоська задумалась. Надо бы дать знать пахану. Но как? Он не велел искать его. Найти бы хоть кого-нибудь из фартовых, пусть скажут Дяде. Тот, может, сумеет забрать Фиксу? Вот только выдюжит ли тот?

Оглобля решилась сходить к пахану. И с утра, как только Ольга ушла на работу, отправилась к Дяде.

Баба долго ждала во дворе, не притащила ль за собой на «хвосте» кого-либо. И убедившись, что вокруг все тихо, постучала в дверь.

Она ждала в надежде, что ей откроют. Но бесполезно. И только собравшись уходить, Оглобля приметила, что у двери Дяди нет привычного половика, в замочной скважине торчит сгоревшая спичка, знак форшманутой хазы — засвеченной, либо накрытой милицией. Сама дверь — в пыли, видно, хозяин давно покинул это пристанище.

Тоська вышла отсюда расстроенной. И все же домой не повернула. Сходила на рынок. Потолкалась среди людей, заглянула на Шанхай. Там уже начали строить три многоэтажки, и целый квартал старых бараков был словно под метлу снесен. Не было и ее хибары. Снесли.

Тоська потерянно присела у чудом уцелевшего сараюшки. Что-то больное поднялось до самой души, вылилось наружу слезами. Отчего она плакала, кого впервые в жизни пожалела?

Здесь стоял ее домишко. Кособокая, неказистая, как жизнь Тоськи, завалюшка. Тут прошла ее молодость. Здесь она была нужна и любима. Пусть телом. Бывали в доме свои радости и слезы, пьянки и горькое, как старость, похмелье. Здесь она запивала коньяк шампанским и голодала, как последняя собака. Здесь радовалась каждому часу жизни, а потом умоляла смерть не обходить, прийти скорее.

Здесь подвыпившие кенты называли ее любимой, а соседи — чувырлой.

Все! Нет дома. Снесли, как ненужный хлам. Вот так и Тоська— из любимой — Оглоблей стала. Чего же стоит эта жизнь?

— Здравствуйте, — остановился перед Оглоблей участковый, едва узнавший в чистой подтянутой женщине прежнюю Тоську.

Баба, смерив его злым взглядом, не удостоила ответом. Отвернулась.

— А я уже вас давненько ищу. Да новый адрес не успел узнать в паспортном столе. Ну, как вам новая квартира? Отдыхаете от забот? Слыхал, машину выиграли? Это верно иль сплетня?

— Хиляй отсюда, лягавый пес! — не выдержала Тоська.

— Ничто вас не изменит. Так вот получите повестку. В прокуратуру вас вызывают. К следователю. В третий кабинет. Попятно? Распишитесь в получении. И завтра к десяти утра — не опаздывать.

Руки Оглобли дрогнули. Зачем она понадобилась прокуратуре? Ведь с проституцией завязала напрочь, даже выпивать разучилась. И когда стала чистой, как стеклышко, о ней вспомнили, но ведь никогда раньше, даже в молодости, ею прокуратура не интересовалась.

Тоська еле дождалась указанного в повестке времени. Голова разболелась от переживаний. Но с Ольгой не поделилась. Слушая в этот вечер девчонку, она не слышала ее.

В кабинете, куда вошла Оглобля на другой день, был лишь один человек. Увидев вошедшую, он встал, подошел к ней, поздоровался и предложил присесть.

У Тоськи подкашивались ноги. Она отродясь не была в прокуратуре. И боялась ее больше, чем самого пахана. У нее даже и горле пересохло, а потому не расслышала ни имени, ни фамилии следователя.

От того не укрылось состояние бабы. И он заговорил на самые обыденные, житейские темы:

— Наладился ли желудок после операции?

— Да нет покуда, — робела Тоська.

— По ночам боль есть еще?

— Бывает, когда соленого поешь. Я рыбу уважаю. Но теперь уж почти не ем.

— Нам, сахалинцам, без рыбы плохо. Это верно. Я когда рыбу не поем — голодный из-за стола выхожу, — говорил человек. И Тоська постепенно оттаивала.

— Врачи все запрещают. Рыбу нельзя, черемшу нельзя, острое, соленое, кислое, крепкое — все забыть велели, — жаловалась Тоська.