Мессалина - Рафаэло Джованьоли

- Да ответь мне, наконец, какую тайну ты скрываешь? Почему ты так говоришь? Зачем расстраиваешь меня такими разговорами?

- Не важно. Я сказал то, что хотел сказать, - ответил трибун и после непродолжительной паузы добавил:

- Словом… Я был бы счастливейшим из людей, если бы ты покинул этот двор, оскверненный всеми пороками этого мира. Итак, я спрашиваю: оставишь ли ты гнусного тирана, который, благодаря тебе, бросает тень на седины твоего отца?

Поколебавшись, Луций произнес тихим и нежным голосом:

- Но, учитывая существующее положение вещей, ты слишком преувеличиваешь.

- Ладно. Хватит, - оборвал сына трибун, к которому вернулся его прежний суровый и безразличный тон. - Больше мы не будем говорить на эту тему.

Он медленно прошелся по комнате и, снова приблизившись к юноше, спросил:

- Можешь ты хотя бы не сопровождать тирана и не веселиться с ним в течение тех нескольких дней, что остались до его отъезда в Египет?

- А почему? - вместо ответа настороженно спросил Луций и пристально взглянул на отца.

- Да или нет? Ты можешь доказать мне свою любовь? - нетерпеливо и раздраженно повторил трибун.

- Может быть, какая-то опасность угрожает жизни Гая Цезаря? - с той же настороженностью спросил сын Херея.

- Какая опасность? Что ты? - пожав плечами, произнес старик.

- Конечно! Так оно и есть.

- Тебе так кажется? Ты действительно так думаешь? - спокойно ответил Кассий Херея, бросив на сына презрительный взгляд.

Затем, взяв его за локоть и, подтолкнув в сторону двери, добавил:

- Ну, давай, беги к своему хозяину, донеси на отца.

- О нет, никогда! - отпрянув и закрыв лицо руками, воскликнул Луций.

- Раз ты так боишься за жизнь тирана - хотя я не подозреваю никого, кто мог бы угрожать ей! - то тебе остается только обвинить меня в каких-нибудь коварных замыслах.

- Но ведь ты о чем-то знаешь? - с укоризной произнес юноша.

- А если нет?

- Тогда почему ты не хочешь, чтобы я сопровождал Гая во время зрелищ?

- Почему? Я надеялся, что, не видя тебя у своих ног все эти дни, тиран забудет взять тебя в Египет. Тогда ты остался бы здесь, а я приготовил бы для тебя невесту, которая наверняка пожелала бы выйти за тебя замуж. Если бы, конечно, поговорила со мной. Поэтому я и решил сначала спросить своего сына. Я тебе рассказывал об Атерии Туридиане?

- О моей кузине? О прекрасной Туридиане?

- Да, это твоя кузина, бывшая жена Куспия Педуция… После трех лет брака она осталась вдовой и была бы рада стать невестой.

- Не надо, отец! Прошу тебя! Я чувствую, что не создан для супружеской жизни, хотя мне очень нравится Туридиана.

- Увы! Твой родитель ничего не может добиться от тебя. Увы! Прощай, Луций, и пусть фортуна тебе сопутствует, как я того желаю.

С этими словами Кассий направился к выходу. Лицо его выглядело смущенным и в то же время мрачным. Однако сын преградил ему дорогу и проговорил:

- Нет, отец… постой… не уходи с такими чувствами! Мое сыновнее уважение и прямодушие, свойственное потомку доблестного Кассия Хереи, заставляют меня сказать тебе одну вещь. Слушай. Может быть, я ошибаюсь, но по твоему разговору я понял… точнее, догадался, что над Гаем Цезарем нависла какая-то опасность. Ну, так вот, я уже говорил тебе, что в данный момент Луций Херея не может покинуть своего покровителя, которому грозит беда. Но если я сообщу ему о своих подозрениях, то, зная свирепый нрав прицепса, я уверен, что он заставит меня произнести и твое имя, а тогда ты умрешь, хотя и не скажешь ни одного нового слова. Итак, моя откровенность и твоя гибель не принесут никакой пользы императору. Поэтому я буду молчать. Тем не менее я предупреждаю тебя, что обеспечу Гаю надежную охрану во время предстоящих зрелищ.

Трибун снисходительно усмехнулся и, пожав плечами, буркнул себе под нос:

- Вот уж, обоим услужил… Смотри, за двумя зайцами погонишься…

И после непродолжительной паузы, жестом заставив сына посторониться, добавил:

- Ладно… делай, что хочешь… только пропусти меня.

- И ты уйдешь с таким настроением?

- А что мне, радоваться? К чему продолжать этот бесконечный разговор? Прощай, Луций, и да сопутствуют тебе боги.

С этими словами старик отпер дверь и вышел в коридор: идя вслед за ним, юноша сказал:

- Да сопутствуют и тебе, отец мой. И да будет им угодно, чтобы ты не судил так строго своего сына, который всей душой любит тебя.

Не поворачиваясь к Луцию, Гай Кассий Херея на ходу махнул правой рукой и направился в перистилий.

Когда он вышел из дворца, то почувствовал, что у него заныло сердце, а к горлу подступили слезы.

Все-таки этот гордый человек был прежде всего отцом. И одна мысль его волновала, одна тревога лишала покоя.

А если его сын, сопровождая тирана и подвергаясь опасности вместе с ним, будет убит? И вдруг, - эта неожиданная мысль пронзила самое сердце мужественного старика, - Луций окажется между его карающим мечом и Гаем Цезарем? Тогда он - Херея это чувствовал - должен будет, последовав примеру Юния Брута и Манлия Таравата, без колебаний нанести удар. Да, но что потом?

Когда, сгибаясь под бременем этих тревог, Кассий Херея медленно брел в сторону лагеря преторианцев, одна римская дама в душе превозносила его образ и благословляла его имя.

Этой прекрасной дамой была Валерия Мессалина. От Калисто ей стала известна пылкая речь, произнесенная Хереей на собрании заговорщиков.

- Это человек старой закалки, - сказал Калисто Мессалине, - в нем столько доблести и он так предан свободе, что если другие будут колебаться, то он, презирая собственную жизнь, один убьет тирана.

- О, как мне нравится этот бесстрашный Херея! И как жаль, что я не могу увидеть его, воодушевить.

- Я тебя понимаю: но я уже говорил тебе, моя божественная Мессалина, что, если бы Херея знал о твоем участии в заговоре, если бы он догадался, что, возможно, не лелеемая им свобода последует за свержением чудовища, а новый император, то, пожалуй, он не стал бы так рисковать ради смерти Цезаря.

- Твои рассуждения абсолютно справедливы. Именно поэтому я воздерживаюсь от встреч и разговоров с Хереей. Более того, скажу тебе, что если, с одной стороны, этот человек и его стальной характер кажутся мне бесценными находками для убийства Гая, то, с другой стороны, я думаю, что и он сам, и его характер, и его пламенные речи будут крайне опасны для полного осуществления наших замыслов.

- Но, Мессалина моя, я ведь уже говорил тебе, что пробудить свободолюбивые чувства в нашем народе - праздном, порочном и к тому же, за шестьдесят лет привыкшем подчиняться одному правителю, - дело трудное, а то и невозможное. А кроме того, Клемент Аретин и я, не скупясь на щедрые вознаграждения, переманили на нашу сторону почти всех центурионов из лагеря городской гвардии, а, как ты сама понимаешь, сегодня Римом правят не сенат и не народ, а десять тысяч преторианских мечей. Пусть же тебя не волнуют ни республиканские взгляды Азиатика, Минуциана и других сенаторов, ни упорное стремление Хереи к свободе. Важно то, что он покончит с Гаем Цезарем, а потом ты увидишь, как все они, словно стеклянные побрякушки, вдребезги разобьются о броню преторианских щитов, которые для них уготовлены.

С этими словами Калисто нежно обнял и поцеловал Мессалину, которую любил еще сильнее, чем прежде, считая себя - конечно, втайне, - отцом ее будущего ребенка. Затем он попрощался и удалился.

Оставшись одна, Мессалина погрузилась в сладкие грезы, мысленно представляя себе картину будущих событий. Ибо чем ближе был день решительных действий, тем больше супруга Клавдия хотела верить в удачу и сгорала от желания видеть долгожданное завершение ее трехлетних стараний. Калигула мертв, Клавдий - император, а она - императрица! Вот почему, используя каждую свободную минуту, она уже несколько дней перебирала в уме всех заговорщиков, не спеша оценивала храбрость, стойкость и авторитет каждого из них. Она боялась упустить и не учесть малейшую опасность, которая могла бы помешать исполнению ее замыслов. И так уж получалось, что чаще всего Мессалина думала о Кассии Херее, с авторитетом которого она не могла не считаться, а потому иногда пыталась вообразить, как можно было бы подчинить себе доблестного трибуна. Однако, хотя жена Клавдия была все еще прекрасна, красота ее заметно поблекла из-за беременности. Стесняясь перемен, происшедших с ее внешностью, она избегала попадаться на глаза своим поклонникам и носила просторные одежды, скрывавшие ее полноту. До сих пор - редко выходя из дома - ей удавалось прятать недостатки фигуры. Однако она никак не могла скрыть пятна на лице, темные круги под глазами и некоторую отечность. Она испытывала ежедневные страдания, принимая все меры для того, чтобы Клавдий, почти покинутый ею и расстраивавшийся из-за этого, не заметил располневшего живота. Ее супруг даже не подозревал о будущем ребенке, а Мессалина, хотя и сожалела о своем поведении, но порой говорила себе: «В конце концов, что из того, что я плохо обращаюсь с Клавдием. Разве сейчас это важно? Можно заставить молчать все угрызения совести, если подумать, что я ему готовлю немалое вознаграждение: императорскую корону, которую он получит лишь благодаря мне и моим заслугам!»