Абу Нувас - Бетси Шидфар

Придя в свою комнату, Хасан схватил походный мешок пораздумал, брать ли деньги, которые ему дал Хасыб и решил забрать их, ведь это законная плата за стихи. Сын Хасыба вошел в комнату и пытался уговорить его, но Хасан сказал:

— Лучший гость тот, кто вовремя уходит.

Уже на постоялом дворе он написал несколько строк и отправил их со слугой-мальчиком Хасыбу:

«Все в Хасыбе ложь, даже дыхание,Его речи — бедствие для собеседников.И его одежда плачет на нем, желаяБыть надетой лучше на собаку».

XXVI

Шаг за шагом конь ступает по шатким бревнам моста. Хасан оглядывается, будто никогда не видел величественных стен и башен, дворцов и пальмовых рощ, вид на которые открывается со Среднего моста.

Легко путешествовать тому, у кого полный мешок золотых монет — все почтительны, ни в чем нет недостатка. Поэтому нельзя считать неудачей поездку к Хасыбу. Но и удачей ее тоже не назовешь — теперь Хасан по-новому понял слова эмира о родословной. Значит, говорят, что знаменитый Абу Нувас низкого происхождения, а такое обвинение для людей, подобных Хасыбу, много значит.

Хасан раньше никогда особенно не задумывался над своей родословной. Правда, он всегда считал южных арабов выше северян — ведь самые прославленные древние герои и поэты были кахтанидами; они, а не северяне, побеждали даже могущественную персидскую державу и стали ее союзниками.

Может быть, это Абу Убейда внушил ему уважение к преданиям южных арабов, рассказывая о древнем Химьяритском царстве и о его царях. И кочевые племена кахтанидов казались поэту благороднее, их язык — красивее. Хасан почти не помнил своего отца, а мать всегда хлопотала, пыталась свести концы с концами, ей было не до арабских преданий. Хасан вспомнил сейчас, что она говорила на каком-то ломаном языке. Но отец-то его — чистокровный араб, а теперь его завистники утверждают, что он из «принятых в племя чужих» — маула, а родом перс.

Медленно продвигаясь по мосту, среди обычной утренней толкотни, Хасан думает: «Будь я помоложе, доказал бы чистоту своей родословной, а теперь уже поздно. Но допускать насмешки я не намерен — ведь если собаке не перебить ноги, она отгрызет голову».

На той стороне Среднего моста куча зевак окружила столб с чьей-то головой, воткнутой, как обычно, на кол, торчащий недалеко от берега. Хасан уже привык к этому зрелищу и не обращал внимания на зевак, но когда он подъехал близко и поднял голову, его поразило что-то знакомое в искаженных чертах уже иссохшего под жарким солнцем лица — густые, почти сросшиеся брови, немного отвисшая губа. Вдруг его охватил озноб.

— Не может быть… — прошептал он и внезапно охрипшим голосом обратился к одному из любопытных:

— Кто это?

Тот охотно отозвался:

— Джафар аль-Бармаки, бывший вазир халифа, разве ты не знаешь? Ты что, чужеземец?

Хасан не отвечал. У него не было сил даже держаться за повод — толпа несла его по улице, и конь шел свободно и медленно, не чувствуя воли всадника. «Как это может быть?» — размышлял он. — «Пусть Джафар мой недруг, пусть он оскорбил меня, но ведь он один из умнейших, прозорливейших людей, на которых держится власть ар-Рашида! Неужели Харун так безрассуден, что убил Джафара?» Ему вспомнился взгляд, которым обменялись «два Фадла» — его покровитель ар-Раби и его враг аль-Бармаки, и у него закружилась голова. Он много раз думал, что первый окажется победителем в опасной игре за власть, но не полагал, что это случится так скоро. Какое значение имели теперь мелкие обиды и распри? Хасан решил направиться к Хали: тот всегда знал, что происходит во дворце.

На улицах тихо, все идет своим чередом. Странно: он всегда думал, что даже смещение Джафара не обойдемся без смуты, ведь у Бармекидов есть свое войско — хорошо обученные и вооруженные хорасанцы, не менее многочисленные, чем гвардейцы халифа. Но вокруг спокойно: видно, Харун проделал все тайно и заранее удалил хорасанцев из Багдада.

В доме Хали тихо, как будто умер кто-то из близких. Давний приятель Хасана сидел, одетый в простой черный кафтан, а с ним Раккаши, Абу-ль-Атахия, Хузейми, и еще кто-то из поэтов. Здесь и Яхья, и Абу-ль-Бейда, которого Хасан незадолго до отъезда взял в ученики. Никто не удивился его приходу, как будто его ждали. Хали поднялся навстречу и обнял Хасана:

— Добро пожаловать, сегодня у нас день траура.

— Как это случилось? — спросил Хасан. Хали пожал плечами:

— Все было проделано втайне, и только потом мы узнали некоторые подробности. Мусрур рассказывал мне, что Харун послал его ночью к Джафару и приказал привести вазира или доставить его голову. Тот переспросил несколько раз, но Харун пригрозил, что казнит и его. Когда Масрур вошел к Джафару, у того сидел певец Заннат и пел: «Недалек тот день, когда к молодцу явится смерть. Кто знает, ночью это будет, или поутру».

Масрур услышал слова песни и сказал: «Горе тебе, это будет ночью». Джафар плакал и умолял пощадить его, уверяя, что Харун ошибся и не мог отдать подобного приказания. Масрур вернулся к Харуну, но тот повторил свой приказ. Так Масрур возвращался к халифу три раза, пока тот не бросился на него с мечом.

Джафара заковали в толстую цепь, к которой привязывают ослов, доставили к Харуну и там убили. А один из его невольников говорил мне, что еще утром Харун выехал вместе с Джафаром на охоту, держал руку у него на плече и уговаривал не выезжать из дому.

— Да, — вздохнул Раккаши, — они взяли уж слишком большую власть, вот и поплатились…

— А может, Харун отомстил за свою сестру Аббасу, говорят, что у нее ребенок от Джафара.

Хали прервал:

— Не будем говорить о том, что нас не касается, лучше скажем, что каждый из нас сложил на смерть этого человека, который был светочем среди вельмож.

Раккаши подхватил:

— Послушайте, что я скажу:

Тебя убили в субботу, о худшая из суббот,О месяц сафар, злосчастный, нет тебя злосчастнее.В субботу случилась вещь, сломившая нас,Месяц сафар принес несчастье, решившись погубить нас.

Хасан продолжил:

Скажи смерти: «Ты получила Джафара,Никого достойнее ты не получишь после него из облаченных в черное». Скажидарам: «После его смерти вы кончились».Скажи бедствиям: «Каждый день приходите вновь».

Вдруг Хасан заметил, что среди собравшихся нет Муслима. Кто-то из поэтов начал в свою очередь читать стихи, оплакивающие гибель Джафара и других Бармекидов, а Хасан, наклонившись к Хали, вполголоса спросил:

— А где Муслим?

Хали вздохнул:

— Он скрывается. Кто-то донес, что он из сторонников Али, и Харун приказал разыскать его и доставить к нему. Только Аллах знает, что будет с ними всеми.

Покинув Хали, Хасан пошел домой. Лулу и Нарджис услышав его голос, бросились к нему и стали целовать руки.

— О господин мой, тебя несколько раз спрашивал гонец от повелителя правоверных и говорил, что он выражает недовольство твоим отсутствием.

Хасан отдохнул немного и решил отправиться во дворец.

Никогда еще Хульд не охранялся так тщательно — у каждой башни стоял отряд гвардейцев, вооруженных длинными боевыми копьями. Хасана пропускали только расспросив, кто он и куда направляется. Несмотря на то, что большинство гвардейцев знали Абу Нуваса, его останавливали и спрашивали, нет ли при нем оружия. Хасан показывал свой короткий нож, который всегда носил с собой.

Пришлось долго ждать у дверей Большого тронного зала, прежде чем хаджиб ввел его к халифу. Харун благосклонно ответил на приветствие, и поэт заметил, что халиф очень изменился. На лбу обозначились морщины, глаза обведены темными кругами. Хасан знал, что Харун, взбешенный дерзостью Никифора, сам повел в поход свои войска и одержал небывалые победы. Войско мусульман прошло по пограничным областям Рума, почти не встречая сопротивления, город Гераклея был разграблен, тысячи людей уведены в рабство. На невольничьих рынках Багдада румов продавали за бесценок, придерживали только самых знатных, чтобы получить за них выкуп.

Никифор униженно просил мира и был вынужден послать Харуну еще большую, чем прежде, дань. Проезжая мимо «Дар-ар-ракик» — главного невольничьего рынка, он видел, что обширный двор устлан телами пленников, обессиленно лежавших прямо в пыли после изнурительного пути.

Но Харун будто и не радуется победе. Он сидит, окруженный придворными, устало полузакрыв глаза, так что Хасану становится даже его жаль. Ибн Бахтишу, лекарь Харуна, оказавшийся неподалеку от Хасана, шепчет ему:

— Повелитель правоверных болен, он жалуется на резь в животе, особенно после той злосчастной субботы. — И совсем тихо продолжает: — Тебе я могу сказать, Абу Али: Яхья, отец Джафара, заточенный в подземелье, тоже болен и сначала отказывался лечиться, но потом сказал мне: «Я буду принимать твои снадобья из-за Харуна — ведь предсказано, что он умрет через двадцать дней после моей смерти. Пусть убьют его сына так, как он убил моего, но сам он пусть живет, я не хочу его смерти». Я каждый день спускаюсь в подземелье и стараюсь, как могу, облегчить его участь, но он плох и долго не протянет: у него уже отнялась правая рука, а в подземелье такая сырость, что вода капает со стен. Боже, помилуй Яхью и всех Бармекидов.