Кровавый орел - Крейг Расселл

Витренко снова замычал – его рот был залеплен широким куском склеивающей ленты. Лицо и шея, тоже перехваченные проволокой, которая глубоко врезалась в плоть, были залиты кровью. Витренко был жив и смотрел на Фабеля полубезумными зелеными глазами. Гаупткомиссар вдруг сообразил, что сын заставил отца наблюдать за убийством, за вскрытием груди несчастной, за выдиранием легких… От этой мысли мороз продрал по спине. Он кинулся к Витренко. Тот пристально смотрел на него и мучительно мычал, пытаясь что-то сказать.

– Подождите… подождите… сейчас… – бормотал Фабель. Он не знал, с чего начать: заклеивающий рот кусок скотча находился под глубоко врезавшимся проводом. Кровь хлестала из нескольких ран. Нужно действовать быстро, пока украинец не истек кровью. – Сейчас я вас освобожу…

Витренко яростно замычал и задвигал головой, как будто кричал «нет». От этого на его лице появились новые порезы и новая кровь. Фабель в ужасе отшатнулся.

– Бога ради, не шевелитесь! – приказал он, сунул пистолет в кобуру и попытался отлепить край ленты, чтобы хоть немного освободить рот украинца. И на это Витренко отреагировал бурно – мыча, крутя головой и показывая глазами куда-то вниз.

Фабель посмотрел на его ноги и обмер.

К лодыжкам старика был привязан большой металлический диск. Противотанковая мина. На ней была закреплена черная коробка размером с кулак, на которой помигивала зеленая лампочка. Очевидно, таймер. Если попытаться освободить Витренко, взрывное устройство сработает раньше времени.

Теперь украинец показывал глазами, что Фабелю нужно немедленно бежать прочь, вон со склада.

Дрожащим голосом Фабель сказал:

– Не могу же я вас здесь бросить… Нет, я вас не брошу!

Но он понимал, что в одиночку ему не справиться. К тому же теперь до него дошло, чем здесь так резко пахнет. Прежде запах бензина терялся среди других запахов в стоялом воздухе, да и Фабель с самого начала больше всматривался, чем внюхивался.

Взгляд украинца неожиданно стал почти спокоен. Затем он закрыл глаза и почти одними бровями показал в сторону выхода со склада. Фабель понял, что тот имеет в виду. Этот мужественный человек освобождал его от выполнения товарищеского долга – и бессмысленной смерти. Он показывал, что смирился с гибелью, ибо обречен погибнуть. А Фабелю нужно немедленно спасаться.

– Я приведу помощь… – сказал Фабель. – Вас спасут…

Однако ему, как и самому Витренко, было понятно, что сделать уже ничего нельзя. Фабель стал пятиться, не спуская глаз с украинца у колонны, потом развернулся и, наращивая темп, побежал к выходу со склада.

Фабель выскочил на узкий тротуар с такой скоростью, что только высокие металлические перила не дали ему полететь кувырком в воду канала. Он рухнул на булыжники и пополз в сторону от двери – подальше от грядущей взрывной волны.

И в этот момент где-то внутри склада оглушительно грохнуло, словно гигантский кулак ударил в кирпичную стену. Тяжелая дверь слетела с петель и упала на камни; из дверного проема вырвалось облако пыли, а за ним и шар пламени. Фабель, в кирпичной пыли и дыме, скорчился на булыжниках, прикрывая голову.

Наступила оглушающая тишина. Фабель решился встать. Огонь из двери больше не вырывался, но внутри склада бушевал пожар. Взвыли противопожарные сирены на смежных складах. Качаясь и надсадно откашливаясь, Фабель поплелся прочь – на чистый воздух. В его памяти горели зеленые глаза старика.

Витренко-сын устроил все так, чтобы гаупткомиссар мог увидеть то, что он должен был увидеть, и при этом остался в живых. Витренко-сын желал иметь живого очевидца его «шедевра», обреченного погибнуть в огне. Время было просчитано точно: достаточно, чтобы все как следует рассмотреть, но недостаточно, чтобы спасти Витренко-отца. И теперь Фабелю жить с этими двумя картинами в памяти: растерзанный труп киевлянки и окровавленный беспомощный старик.

Где-то ревели сирены приближающихся пожарных машин.

Фабель сел на булыжники, привалился спиной к складской стене и, дав себе наконец волю, расплакался навзрыд. Ему нужно было успеть выплакать все слезы до появления полиции и пожарных.

Начальник пожарной команды сообщил Фабелю то, о чем он и сам догадывался:

– Мы нашли четыре пустые пятилитровые канистры. Бензином облили пространство вокруг взрывного устройства, поэтому пожар такой мощный. У ваших ребят будут большие трудности с поиском улик.

Фабель угрюмо поблагодарил капитана, и тот ушел. Фабель, Вернер и Пауль подавленно молчали. Мария, просто чтобы нарушить тишину, сказала:

– Хольгер Браунер и его эксперты уже на месте. Хотя, конечно, делать им там практически нечего…

Ее слова никого не ободрили.

Не поднимая глаз на Марию, Вернера и Пауля, Фабель мрачно произнес:

– Этот сукин сын играет с нами. И конкретно со мной. Он хотел, чтобы я все это увидел, но при этом не погиб – остался живым свидетелем его «деяний». Вот зачем в свое время он развесил в афганском сарае убитых женщин – чтобы другие могли полюбоваться его художеством и разносить дальше славу Витренко…

Впервые подчиненные видели Фабеля в таком угнетенном настроении.

– Эрзац творческого акта. Сознательная или случайная имитация холстов Марлис Менцель, выставленных в Бремене.

– Шеф, что будем делать? – спросил Вернер Мейер.

– Вначале я домой, – сказал Фабель. – Приму душ и отдышусь.

Три покойника в один день – даже для него многовато. После взрыва он был с головы до ног в пыли, в горле першило, во рту ощущался вкус песка.

– Давайте встретимся в управлении часов в десять.

– Хорошо, шеф. Команду собрать? – спросила Мария.

Фабель улыбнулся. Хорошая девочка, никогда не жалуется.

Раз надо – значит, надо…

– Да, пожалуйста, Мария. Только Анну не беспокойте. Я дал ей сутки на отдых. После истории с Максвейном она как выжатый лимон.

Мария понимающе кивнула.

– Свяжитесь с криминальдиректором Ван Хайденом. Спросите, не сможет ли он прийти на наше совещание.

– Хорошо, шеф.

Три сообщения на автоответчике Фабеля были как три ниточки из его зазеркалья в нормальный мир, где существует что-то еще, помимо насилия и убийств.

Первое – от дочери Габи. Она хотела провести с ним следующие выходные и сходить на концерт группы «Ди фантастишен фир». Фабель и на английском-то рэп не очень любил, а на немецком и подавно. Что ни говори, в Германии не существуют гетто типа нью-йоркского, или чикагского, или лос-анджелесского, – социальная помощь щедра, и хорошее образование доступно практически всем. Поэтому немецкие рэпперы в основном высасывают страсти-мордасти из пальца, романтизируют алкоголиков и наркоманов. Фабель нигде в Гамбурге не видел вынужденной нищеты и объективного беспросвета, которыми можно оправдать массовую преступность. Однако он все равно пошел бы с Габи на этот концерт… да разве ж проклятая работа позволит!

Второе сообщение на автоответчике было от Сюзанны. Она просила сообщить, все ли у него в порядке.

Третье сообщение – от брата Алекса. Он звонил без особой причины, просто поболтать. И жалел, что Фабеля так трудно застать дома.

Фабель завидовал внутренней молодости старшего брата – рядом с Алексом он чувствовал себя стариком. Брат управлял отелем и рестораном на острове Зильт; когда-то знаменитый только своими рыбаками, этот балтийский остров стал любимым местом отдыха гамбургской и берлинской богатой публики. Ресторан находился на высоком холме, из его окон открывался чудесный вид на широкую полосу пляжа и вечно меняющее свой цвет море.

Фабеля вдруг потянуло прочь из города, на природу. Он решил при первой же возможности махнуть с Сюзанной к брату на Зильт.

Но прежде чем звонить дорогим ему людям, Фабель обязан был связаться с Махмудом. Тот присутствовал на первой встрече Фабеля с отцом Витренко. Из бывших тогда в Шпейхерштадте четырех человек двое теперь мертвы. И Фабель хотел убедиться, что с Махмудом ничего не случилось.

К счастью, в трубке после пятого гудка раздался голос обычно неуловимого Махмуда. Фабель коротко рассказал о происшествии на складе. И с удивлением заметил, что при этом у него дрожат руки. Голос нормальный, а руки дрожат.

Махмуд несколько секунд молчал.

– М-да… – наконец произнес он, – я воображал, что живу в невеселом темном мире, но это, оказывается, не последний круг ада. Чтобы сын таким образом прикончил собственного отца… Фу, мороз по коже! – Махмуд сделал паузу, словно что-то обдумывал. – Слушайте, Йен, слиняю-ка я на время из Гамбурга. Не знаю, что думает обо мне этот долбаный супервикинг, считает ли он меня опасным свидетелем или нет, но лучше я залягу на дно – от греха подальше. Когда вернусь, сам выйду на вас. А до этого вы меня даже не пробуйте искать.