Письма о буддийской этике - Бидия Дандарон

После многих уколов и массажей я опять, кажется, прихожу в себя. Но руки и ноги не совсем подчиняются мне, страшно боюсь, как бы не узнали В. П. и М. А. Я с совершенной ясностью понял, что я одинок и чужой; умру, и выбросят меня, как дохлую собаку; все же лучше умереть, чем жить калекой.

Так-то, моя хорошая, добрая Ната. Единственное, что я унесу с собой, это любовь к тебе. С той минуты, как я понял свое одиночество, я перестал тебя ревновать.

Понял, что я не имел права требовать от тебя любви.

Понял, что я не должен был любить никого, ибо ни одна женщина не полюбит меня. Меня и мою душу никто не понял и не поймет.

Ната, мой ангел! Устраивай свою жизнь так, как тебе лучше. Я буду всегда рад слышать, что тебе хорошо, если буду жив.

Целую тебя горячо-горячо.

Твой Биди.

P.S. Пусть мое письмо не сердит тебя. Жду письмо. Не покидай меня в эти тяжелые минуты!

P.P.S. Ната! Уважая мою любовь к тебе, ты дай мне обещание, что никому не скажешь о моем приступе и временном параличе: ни Яну, ни маме, ни бабушке, ни В. Э. Ладно?

P.P.P.S. Я очень сочувствую В. Э., что его труды сожгли варвары.

49.

18 марта 1957 г.

Москва

Милая моя, хорошая и добрая моя Наташенька!

Я достал русский перевод романа Фейхтвангера «Братья Лаутензак», к сожалению, только первую часть. Откровенно сказать, ничего нового этот перевод мне не дает, в основном я почти все понял на немецком языке. Разве только не понял новые слова и выражения, которых я не мог найти даже в словаре. Ну, что ж, я могу выписать еще некоторые моменты.

Гитлер выступает на трибуне. Оскар его раньше не знал. Когда он стоял в толпе и захотелось ему, чтобы Гитлер увидел его и обратил на него внимание, для этого он делает следующее: «Оскар должен подать ему знак, этому человеку на трибуне, и получить знак от него. Кожа его лица натянулась, зрачки сузились, его пылкие глаза стали неподвижными и вместе с тем более живыми. Он погрузился в себя (самадхи), весь обратился в волю. „Ты там, наверху, — приказала эта горячая воля, — знай, что я здесь. Я понял яснее, чем другие, каким несказанным трудом ты добился успеха и как вдохновляет тебя удача. Подай мне знак. Посмотри на меня, как я смотрю на тебя“.

„Вдруг в Гитлере почувствовалась мгновенная неуверенность, только Оскар заметил ее. Заметил, как человек на трибуне вдруг начал искать кого-то в толпе. Затаив дыхание, следил Оскар за взглядом Гитлера. И вот — свершилось. С почти физическим сладострастием он ощутил, как взор Гитлера встретился с его взором. И с этой минуты эти двое людей уже не отводили глаз друг от друга… Гитлер и Оскар давали друг другу грандиозный спектакль…“ Оскар обладает даром интуиции, в нем живет даймон Сократа, та способность, которую философ Каснер в духе философии жизни развил в идеях универсальной физиогномики, назвав ее физиогномической интуицией.

Правда, этот таинственный творческий дар не материализуется в форме произведений, которые можно сунуть под нос тупоумному зрителю. Но разве Сократ оставил какие-нибудь произведения! Он обладал лишь даймоном; определенной формы этот его даймон не принял. Ему, Оскару, достаточно сознавать, что есть она в нем, эта творческая искра. Когда он загорается, он испытывает такое блаженство, которое описать невозможно. Близость с женщиной по сравнению с этим блаженством — лишь убогое и пошлое удовольствие. Успех, слава, любовь — ничто перед ним. Те, в ком нет творческого начала, понятия не имеют о том, что такое счастье».

Вот как рассуждает Фейхтвангер по этому поводу.

Далее описывается, что Оскар погружается в экстаз (созерцание), чтобы вызвать это неописуемое блаженство. Опять-таки это то же самое блаженство, самадхи, о котором так восторженно говорят йоги Когда люди впадают в гипнотический транс под влиянием гипнотизера, они не испытывают этого сверхчувственного блаженства. Вот это странно. Почему? Оскар так же, как йог, одновременно и медиум, и гипнотизер.

На телепатических сеансах он не знает ни одной фамилии. «Затем Алоиз предложил всем написать вопросы, относящиеся к будущему, вложить записку в конверт и заклеить его. Эти плотно заклеенные конверты Алоиз собрал в корзинку и передал Оскару. Все происходило при ярком освещении. Оскар перемешал конверты и, не вскрывая, стал перебирать их большими белыми руками… Он взял конверт, ощупал его, „увидел“.

— Теперь я вижу, — возвестил он, — человека лет пятидесяти, бледно-смуглого. Фамилия его начинается на „Д“ или на „Т“. У меня такое чувство, что человек этот не слишком крепкого здоровья. Он страдает желудком.

Оскар открыл глаза, длинным указательным пальцем с перстнем ткнул в одного из присутствующих и воскликнул:

— Это - Вы!

Лицо господина Тишлера еще сильнее побледнело, но он сделал слабую попытку пошутить.

— Верно. Я иногда принимаю соду.

…Оскар и глазом не моргнул.

— Вы спрашивали о своем будущем? — продолжал он. — У меня есть для Вас ответ. Но это неприятный ответ, и я не знаю, какая Вам польза, оттого что Вы его узнаете. Хотите, чтобы я сказал?

Его синие глаза испытующе впились в глаза Тишлера, который старался отвести свой взгляд…

— Выкладывайте Вашу мудрость, — нетерпеливо заявил господин Тишлер.

Оскар откинул голову, закрыл глаза.

— Я вижу, что будет через десять лет. Десять лет, считая с нынешнего дня. Я вижу что-то вроде леса. Между деревьями — камни. Это могильные памятники. А, это кладбище Вальдфридгоф. Я вижу один памятник. Не слишком богатый. И надпись простая. Буквы стерты, но прочесть приблизительно можно. Там написано:

„Антон Тишлер“ или что-то в этом роде.

После короткой, зловещей паузы добавил:

— Памятник уже не новый, он несколько обветшал.

Оскар опять закрыл глаза.

…Тишлер воскликнул:

— Все это вздор. Никогда я не позволю хоронить себя в Берлине.

Об этом и речи быть не может.

Однако Оскар возразил с изысканной вежливостью:

— Может быть, это будет зависеть не только от Вас. Я предсказываю лишь то, что мне открывают силы, более могущественные, чем Вы и я…»

На самом деле по ходу романа г-н Тишлер умирает — застрелился, и его хоронят в Берлине на кладбище Вальдфридгоф, точно так же, как говорил Оскар.

Ясновидение приходит к нему таким образом: «Он закрывает глаза, погружается в себя. Удача! Вот оно. Оскар чувствует в груди едва ощутимое движение, точно разрывается шелковая ткань. Медленно открывает глаза… и начинает говорить видение».

Он знакомится с Кэтэ, о которой я тебе выписал отрывок из немецкого текста, где Оскар гипнотизирует ее брата Пауля и тот вертится вместе с вертящейся дверью. Вот Оскар знакомится с ней: «Но даже радость, которую ему доставила покупка, ненадолго отвлекала его от мыслей о Кэтэ Зеверин. У него возникло яростное желание овладеть этой женщиной, этой машинисткой Кэтэ. Она Должна принадлежать ему душой и телом. Он должен поймать ее в свои сети. Разве это дар — это не один из видов искусства, которым обладают „ловцы человеков“? Оскар хочет доказать самому себе, что его искусство „ловить человеков“ не пострадало от всех трюков и обманов, которые его вынуждают применять, чтобы воздействовать на людей… Вдруг, неизвестно почему, его охватывает безрассудное и неодолимое желание взять эту девушку, обладать ею целиком, безраздельно, душой ее и телом. Желание это безмерно, он перед ним совершенно бессилен… Потом протянул к ней свои белые, мясистые, холодные, грубые руки. Его кольцо — новое, с большим камнем, врезалось ей в тело и причинило боль. Со страхом, отвращением, болью и блаженством отдалась она его объятию, которым он раздавил все возражения ее премудрого брата Пауля…»