Победитель. Лунная трилогия - Ежи Жулавский

Зачем я буду вам рассказывать о трудностях пути, который я уже преодолел? Меня наверняка ждут еще большие трудности.

Я уже был на том месте, где мы некогда видели Город Мертвых. Но сейчас там ровная пустыня, я не заметил ничего, ни скалы, ни какого-либо следа…

Неужели тогда мы стали жертвами иллюзии, или сейчас я ошибся и прошел мимо этого проклятого места?

А может быть, караван трупов свернул свои каменные палатки и отправился дальше в пустыню, на безбрежную мертвую равнину?..

Страх идет за мной, страх идет впереди меня — а я остаюсь наедине со своим одиночеством…

Встает сверкающее солнце, на черном бархатном небе сияют разноцветные звезды — и так страшно., страшно… И зачем мне искать Город Мертвых, его можно найти быстро, достаточно быстро, разве вокруг меня не Страна Смерти?

У Эратостенеса.

Еще одно, последнее усилие… Последняя гора, последняя вершина. Я обойду ее с юга и запада и попаду на Синус Эстуум — а оттуда — к каменной могиле старца О’Тамора..

Продуктов и запасов воздуха у меня еще достаточно, лишь бы только хватило сил! Они у меня быстро убывают… Знаю, что здесь мне придется умереть… Я уже давно лишен сна, не могу спать даже ночью, даже в часы полуденной жары. Когда в последний раз мне удалось заснуть где-то посредине Моря Дождей после захода солнца, меня все время преследовали разные голоса и видения… Сначала мне казалось, что я слышу за собой крики оставленных людей которые умоляли меня вернуться и защитить их от лунных жителей, которые уже переправились через море и жгут их дома, убивают женщин и детей… Едва мне удалось уснуть после этого кошмара, мне снова привиделись образы моих умерших спутников и друзей Они приветствовали меня и звали к себе, чтобы я вместе с ними — тень среди теней — блуждал в пустоте… И в конце концов мне привиделось, что меня зовут с Земли, и это был единственный призыв, на который я ответил всем своим существом.

Теперь я проснулся и иду за этим зовом, мои земные братья И знаю, что уже не засну до тех пор, пока не смогу в последний раз сомкнуть свои веки. До этого времени уже недолго…

Над могилой О'Тамора — в последний час.

Слава Богу, слава Всевышнему я нашел дорогу и это место… проклятое место, где в первый раз наша нога коснулась поверхности Луны… но оно же и благословенное, потому что отсюда я могу послать на Землю весточку о себе.

Я стою над могилой старика О’Тамора и удивляюсь, видя, что он моложе меня, живого Годы прошли над ним, не коснувшись его, как легкий ветерок над скалами из гранита. Здесь, в этой безвоздушной пустыне, отсутствует разложение: старик О’Тамор выглядит так, как в те минуты, когда его опускали в могилу, и неустанно смотрит широко открытыми, мертвыми глазами на сияющую Землю А я, который отошел от этой могилы молодым человеком, стою теперь над ним с седой бородой до пояса, остатком седых волос на облысевшем черепе и со страхом в гаснущих глазах..

Слишком долго я жил, старина 0’Тамор! Слишком долго!

Орудие я нашел: оно прекрасно сохранилось, ждало меня пятьдесят с лишним лет… И вот я пишу последние слова, прежде чем запечатаю эти бумаги в снаряд, который понесет их на Землю!

Запасы продовольствия уже закончились, воздуха мне хватит только на два-три часа Надо торопиться..

Со времени нашего ИСХОДА прошло семьсот семь лунных дней.

Земля моя! Потерянная Земля!

НА ЭТОМ ОБРЫВАЕТСЯ РУКОПИСЬ. НАЙДЕННАЯ В КАПСУЛЕ. УПАВШЕЙ С ЛУНЫ.

Победитель

Часть первая

I

Малахуда вздрогнул и резко обернулся. Шелест был таким тихим, почти неслышным, даже падающая страница пожелтевшей книги, которую он читал, производила больше шума, но ухо старика сразу же уловило его в этой бездонной тишине священного места.

Он заслонил глаза от света люстры, висевшей под сводчатым потолком, и посмотрел в сторону двери. Она была открыта, и в ней, именно в этот момент делая последний шаг, остановилась молодая девушка.

Она была почти нагой, как обычно ходили ночью дома незамужние женщины, только с плеч свисал пушистый белый мех, изнутри и снаружи покрытый одинаковым мягким ворсом. Распахнутый спереди и имевший только широкие прорези для рук, он мягкой волной спадал по ее молодому телу до самых стоп, обутых в маленькие башмачки, отороченные мехом. Золотисто-рыжие волосы девушки были свернуты над ушами в два огромных узла, из которых свободно опущенные концы спадали на плечи, рассыпая золотые искры по снежной белизне меха На шее у нее было ожерелье из бесценного пурпурного янтаря, которое, по преданию, много веков назад принадлежал священной жрице Аде и из поколения в поколение переходил как самое дорогое украшение в роду первосвященника Малахуды.

— Ихезаль!

— Да, это я, дедушка.

Она все еще стояла в дверях, белея на фоне темной зияющей пасти поднимающихся куда-то вверх ступеней, держась за ручку двери и смотря на него огромными черными глазами.

Малахуда встал. Дрожащими руками он сгребал книги, лежащие перед ним на мраморном столе, как будто хотел их укрыть, недовольный и растерянный… Он что-то бормотал про себя, быстро двигая губами, брал тяжелые фолианты и бесцельно перекладывал их на другую сторону стола, пока, наконец, не повернулся к пришедшей:

— Разве ты не знаешь, что, кроме меня, никому нельзя сюда входить? — почти с гневом спросил он.

— Да… но… — она замолчала, ища слова.

Ее большие глаза, как две быстрые и любопытные птицы, скользнули по таинственной комнате, осматривая огромные, украшенные богатой резьбой и золотом ларцы, в которых хранились священные книги, на минуту задержались на странных украшениях или таинственных знаках из кости и золота на выложенных отшлифованными кусками лавы стенах, и снова вернулись к лицу старика.

— Но ведь теперь уже можно, — настойчиво сказала она.

Малахуда молча отвернулся и пошел в глубь комнаты, к огромным часам высотой во всю стену Он пересчитал уже упавшие ядра в медной миске и посмотрел на стрелки.

— Еще тридцать девять часов до восхода солнца, — твердо сказал он, — иди и спи, если у тебя нет никаких дел..

Ихезаль не двинулась с места. Она смотрела на деда, одетого как и она, в домашнюю одежду, только что мех был черный и блестящий, а под ним кафтан и штаны из мягко выделанной черной собачьей кожи, на седых же волосах — золотой обруч, без которого даже первосвященникам нельзя было входить в это священное место.