Изгой Великий - Сергей Трофимович Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он божественный от природы! – призналась она однажды. – Я совокуплялась не с отроком – с Аполлоном в его образе. И уже никто из мужей земных не в силах возвысить мои чувства и насладить, как Александр.
И стала постепенно сохнуть от неведомой хвори. Она родила дочь и после того, как философ покинул Македонию и поселился в Афинах, тихо и бесстрастно увяла, почернела, как недозревший плод, и вскоре скончалась. В то время царь Македонии уже бился под Иссой, и Арис долго размышлял, нужно ли сообщать ему о смерти Пифии, и решил замолчать кончину, дабы не пробуждать у воспитанника отроческих мыслей и воспоминаний, вредных для похода.
В Ликее он скорбел недолго, ибо всецело погрузился в философские труды или водил учеников по дорожкам сада. Излечившись от аспидной чумы неведомым, но любопытным образом, он в дополнение к прочим наукам вновь увлёкся медициной, естествознанием, однако же чувствовал, как годы и болезни всё более гнут к земле и становится несносно бродить по аллеям целый день ещё и по причине порочной с детства косолапой ноги, которая раньше и не замечалась. Таисий Килиос по-прежнему не давал о себе знать, и чудилось, никто уже не надзирает за тайнами Эллады, не мыслит о возрождении былого величия, никто, кроме философа и вскормлённого им царя Македонии, не мстит за поруганную честь. Никто не ищет, рискуя жизнью, святынь варваров, завладев коими, возможно, раз и навсегда покончить с дикарями! Прекрасная Греция задавлена позорным Коринфским союзом, а за Эгейским морем встаёт и распрямляется республиканский Рим, диктуя всей Середине Земли свои нравы, где стихия закона выше стихии жизни. Где эллинское представление о мире, как о цельной сути объёмной материи, расчленяется на составные части и мир становится плоским; где вместо статуи барельеф, вместо полнотелых колонн – жалкие пилястры. Но, более того, изощрённые римляне, весь мир обхитрив, изобрели условную денежную единицу и стали чеканить медную монету – асс, уверяя, что она стоит столько, сколько на ней начертано. То есть как полнотелая золотая или серебряная! И мир подхватил сию забаву, искренне веря, что означенный номинал и есть цена. Так скоро Рим примется выпускать монеты из кожи, дерева или папируса, скупая даром все ценности мира!
Условное достоинство римлян породило стихию призрачной, условной жизни, где вместо высокой поэзии и драмы кровавые бои зверей и гладиаторов. Где аристократия и плебеи жаждут одного и того же – не искусства утончённого, а хлеба и зрелищ! По эллинским понятиям – жертвенной крови…
Но вот однажды в предвечерний час, когда Аристотель Стагирит в одиночестве вышел на прогулку со своими тяжкими, как и ноги, мыслями, вдруг перед ним предстала… Пифия! Гетера тирана Гермия из Атарнея!
Прельстившись на её внешний вид, философ вновь ощутил себя Арисом и, словно в бреду от чумы аспидной, спросил:
– Ты кто?..
И был ответ:
– Таис Афинская.
– Как твоё имя?! – вопросил он, ибо стал тугим на ухо.
– Таис Афинская! – с достоинством повторила дева. – Гетера. Ну, полно, Арис, неужто не признал? Я бывшая жена твоя. И ныне возродилась, дабы взять у тебя уроки зрелости. Помнишь, в Ольбии, у Биона Понтийского, ты вкушал сей плод?
Аристотель знал: по варварским представлениям, человек имеет много жизней и, всякий раз умирая, вновь возрождается в ином образе, однако, будучи строгим приверженцем платоновской философии и эллинских воззрений, считал это заблуждением. Он не поверил перевоплощению Пифии, хотя сам трепетал от столь разительного сходства Таис со своей женой.
– Кто тебя привёл в Ликей? – спросил осторожно, зная, что без ведома учителя никто бы не посмел войти в Перипатетическую школу. И стража была неподкупной.
Гетера приблизилась к нему и опахнула знакомым запахом тела, чем и вскружила голову:
– Пойдём со мной.
И привела его к статуе Аполлона. Под нею на каменной скамье сидел убогий, дряхлый старец в серой хламиде. И если бы не сдвоенный чёрный крест на его одеждах, философ никогда бы не признал эфора! Таисий Килиос и прежде был в летах преклонных, однако оставался подвижным и бодрым; здесь же от ветхости своей тряс головой, костистыми руками, а погасший, отвлечённый взор его был незряч. Вместо глаз на мир взирали чистые, без зениц, бельма! Столь неожиданное преображение стушевало прежнюю грозность эфора, и потому философ в первый миг испытал разочарование. Разве мог убогий, похожий на мумию, немощный старец блюсти честь и достоинство Эллады?
Однако надзиратель за тайнами почуял приближение Ариса и произнёс скрипучим, мерзким голосом:
– Таис – моя перевоплощённая суть. Мои глаза и руки. Она – моя воля… Поступай, как скажет.
И только в этот миг философ рассмотрел по краю её хламиды орнамент – сдвоенный чёрный крест, что был на одеждах Таисия Килиоса!
– Да, надзиратель, – промолвил он облегчённо. – Я благодарен, что ты прислал гетеру, напоминающую мне жену. Ты весьма предусмотрителен и добр ко мне. Но я стану называть её Пифией. Это имя ласкает слух. И покорюсь с превеликой охотой…
– Её зовут Таис! – эфор со стуком распрямился и лёг на скамью. – Она моя наложница. Не смей к ней приближаться.
Гетера опустилась на колени и, сняв с него хламиду, принялась ласкать своими прекрасными руками этот скелет, обтянутый старым и мятым пергаментом! И делала это так нежно и изящно, что Арис ощутил приятный озноб, прилив плотской силы и страстно возжелал прикосновений её рук. А вместе с тем чувство протеста, отторжения – точно такого же, как в Атарнее: творилась несправедливость, прелестная гетера расточала свою страсть, лаская мертвеца!
Всё как в Атарнее!
Слепой надзиратель за тайнами словно услышал его мысли и проскрипел:
– Уйди отсюда прочь!
Философ удалился и, испытывая рой смутных, жгущих чувств, пожалуй, час бесцельно ходил по аллеям, вдруг обнаружив подвижность ног и прочих частей тела. И всюду перед взором всплывала прекрасная гетера, а жажда обладать ею мутила рассудок.
Таис возникла перед ним внезапно и выглядела утомлённой.
– Эфор уснул, – промолвила она с зовущей улыбкой. – У нас есть время
