Montpi - Габор Васари

– Ты с ума сошла?

– Молчи! Этот молитвенник ты сейчас же разорвешь, немедленно. Разорви его!.. Мне кто-то дал его… Я не хочу, чтобы он оставался у тебя… Разорви его… Если ты любишь меня, ты разорвешь его! Мне его дал один мужчина… Тогда я еще не знала тебя… Прости… что я тебе подарила эту книгу… но у меня… совсем не было денег…

– Не надо плакать из-за таких глупостей.

– Я такая скверная…

– Не говори больше, иначе ты устанешь…

– Теперь у тебя нет рождественского подарка…

– Если ты не перестанешь плакать, я уйду…

– Дай мне руку.

– Ну, улыбнись же. Вот так. А ну-ка еще веселей.

– Monpti, я умру… Принеси мне три красных апельсина…

– Сейчас?

– Нет. Завтра рано утром.

– Здесь пускают посетителей лишь в час дня.

– Но ты должен прийти уже утром. Только спрячь апельсины получше, а то у тебя отнимут их…

Ночью я видел странный сон.

Анн-Клер стояла на высокой скале, я пытался вскарабкаться к ней. Выступы камней обламывались у меня под руками, когда я цеплялся за них, и с глухим грохотом падали позади меня в бездну. Каждую секунду я снова сползал вниз, окровавленные руки уже не удерживали меня на скале. Силы мои были уже не исходе, я задыхался. Анн-Клер стояла высоко наверху и лишь улыбалась, глядя куда-то вдаль, словно мы были совсем незнакомы.

Утром я проснулся и обнаружил, что плачу. Это был почти нервный приступ. Я быстро, лихорадочно стал одеваться.

Чудесный весенний солнечный свет лился в окно. На дворе заливался дрозд: тилио, тилио…

По улицам люди шли без пальто. «Enfin, un peu de beau temps. Наконец-то такая чудесная погода».

«Pourvu que ça dure. Лишь бы подержалась подольше».

Маленькая девочка гуляет с собакой, и та волочет ее на поводке, отчаянно порываясь к дереву.

В больничном саду рабочие с вымазанными черноземом руками высаживают цветы.

«Jules, passe-moi une cigarette. Жюль, кинь мне сигарету».

Небо чистое и безоблачное. Воробьи во всю глотку чирикают на покрытых зеленым пушком ветках.

В бюро больничного отделения худощавая женщина разговаривает с мужчиной.

Здесь полагается испрашивать разрешение на внеочередное посещение.

– Она ни о чем не подозревает! – говорит она своему собеседнику. – И это прекрасно. Поверьте мне, ей надо благодарить Бога. У нее будет тихая смерть.

Она поворачивается ко мне. Мне надо быть чрезвычайно любезным, чтобы не напороться на отказ.

– Что вы желаете?

Я объясняю, о чем идет речь. Я хотел бы посетить свою жену. Я совсем ненадолго.

– Да-да, – отвечает она, неожиданно посерьезнев, и перебирает бумаги на своем столе. Потом поворачивается ко мне, смотрит пристально и тихо произносит: – Она скончалась сегодня утром. Elle est décédée à trois heures du matin.

Мужчина, с которым она только что говорила, уже ушел. Значит, это адресовано мне.

– Вы хотите еще раз увидеть ее?

Она делает знак сестре, и та ведет меня куда-то.

Через больничный двор мы направляемся к мрачному зданию у каменной стены – это амфитеатр, морг.

Перед нами открывают матово-стеклянную дверь. Мы попадаем в коридор с двумя дверями, справа и слева. Своеобразный, сладковатый запах стоит в помещении.

– Эй, Луи, – кричит сестра в глубь коридора, и я слышу шаркающие шаги, которые приближаются. – C'est pour le 23. Просят номер 23.

Она уходит, не дожидаясь даже, когда мужчина подойдет.

От другого конца коридора ко мне медленно движется огромный, мускулистый, безобразного вида человек в белом халате.

– Номер 23? – спрашивает он мягко. Неожиданно на меня накатывает слабость – такая, что я едва стою на ногах.

– Вы хотите ее увидеть, – констатирует безобразный мужчина со смиренным сочувствием в глазах.

У него желтое пятно спереди на белом халате. Вторая пуговица болтается, она оторвется, если ее вовремя не пришить.

Эта пуговица оторвется.

Он открывает дверь.

Мы входим в огромный, совершенно пустой зал, разделенный на две части большим белым занавесом. Мужчина на цыпочках подходит к занавесу и раздвигает его. Там лежат мертвецы, выложенные в ряд, покрытые покрывалами. Их головы и ноги высовываются из-под простынь.

Он подходит к одному из трупов и осторожно обнажает его. Неуклюжие, тяжелые, большие руки его составляют странный контраст с белым покрывалом. Он делает мне знак глазами, словно стараясь избежать любого шума, который мог бы разбудить лежащих здесь.

Вот лежит Анн-Клер, с исказившимся лицом, недвижно. Ее белокурые волосы рассыпались, спутаны, падают на лоб. Она ужасно изменилась.

И это – Анн-Клер? О Бог мой… Я не могу смотреть на нее…

Мужчина вынимает из кармана сломанный гребень и причесывает ее. Он придвигает стул, выходит на цыпочках, оставляя меня одного.

Дверь со скрипом закрывается. Слышно, как медленно защелкивается дверной замок.

В полной тишине лежат мертвые и ждут. Их одиннадцать в зале, и еще много свободных мест. Кандидаты на них еще хнычут в различных отделениях, строят планы, а некоторые из них еще носятся по жизни за стенами больницы.

Анн-Клер шестая от стены, рядом с ней лежит очень длинный труп.

В конце стола, в изголовье, я вижу ее одежду, ее чулки и шляпку. Все это связано и в виде подушки подложено ей под голову.

Рот ее слегка приоткрыт, чуть видны белые зубы. Один глаз закрыт не полностью, осталась щель, сквозь которую видно глазное яблоко, плавающее в слезах.

Слезы сопровождали ее до последнего дыхания.

Обнаженные плечи спокойные и застылые; эти красивые круглые плечи, которые она все время весело вздергивала, когда смеялась. Узкие длинные нервные пальцы так странно закоченели. Один палец поднялся кверху и так и застыл безо всякой опоры.

– Анн-Клер… А-анн-нн… Кле-ер…

Муха села ей на щеку, идет вдоль рта и в углу рта замирает. Она моет передние лапки, потом голову и ласкает бескровные губы.

Дверь открывается, тяжелыми шагами вносят нового обитателя этого скорбного пристанища.

– Луи, номер 14 надо одеть. Прошу вас, вам больше нельзя здесь находиться.

Я выхожу в коридор и снова чувствую тот же сладковатый запах.

Мне бы надо поцеловать ее лоб. Надо бы попросить отрезать локон. Почему я не погладил рукой ее платье, ее рубашку, чулки – вещи, сопровождавшие ее в этой безрадостной, непостижимой жизни?

Почему я не был с ней ласковее? Теперь со мной случится что-нибудь страшное. Меня должен покарать Бог, не она. Бог… Нет никакого Бога. А если и есть, то он жестокий и старый, ему много миллионов лет… Он сидит на своем троне и молчит… Где теперь Анн-Клер? Где? Возможно, ее душа еще цепляется за мертвое тело, но не может больше ничего выразить… «Monpti, не оставляй меня… меня хотят увезти… они так грубы…»