Очерки Боза, Наш приход - Чарльз Диккенс

Миссис Тибс извинилась за опоздание; прозвучал колокольчик; Джеймс внес чайник и выслушал распоряжение доставить неограниченное количество гренков и поджаренной грудинки. Тибс пристроился в конце стола и, подобно Навуходоносору, принялся за кресс-салат.{66} Появились Томкинс и О'Блири. Произошел обмен утренними приветствиями, и был заварен чай.

— Боже мой! — вскричал Томкинс, смотревший в окно. — Ах… Уисботл… умоляю, идите сюда… скорей!

Мистер Уисботл встал из-за стола, все остальные подняли голову.

— Вы видите, — говорил знаток живописи, устанавливая Уисботла в правильную позицию, — немножко подвиньтесь… вот так… вы видите, как чудесно освещена левая сторона сломанной трубы на доме номер сорок восемь?

— Господи! Конечно! — ответил Уисботл восхищенным тоном.

— В первый раз вижу, чтобы предмет так бесподобно выделялся на фоне чистого неба! — ахал Альфред.

Все (за исключением Джона Ивенсона) поспешили присоединиться к его восторгам, ибо мистер Томкинс обладал репутацией человека, замечающего красоту там, где никто другой не мог ее разглядеть, — и репутацией вполне заслуженной.

— Я часто любовался печной трубой на Колледж-Грин в Дублине — она была намного эффектней, — сказал патриотически настроенный О'Блири, который никогда не допускал, чтобы Ирландию хоть в чем-нибудь превзошли.

Его заявление было встречено с очевидным недоверием, поскольку мистер Томкинс объявил, что никакая труба в Соединенном Королевстве — будь то сломанная или целая — не может сравниться по красоте с трубой дома N 48.

Дверь неожиданно распахнулась, и Агнес ввела миссис Блосс, одетую в муслиновое платье цвета герани и щеголяющую огромными золотыми часами, соответствующей цепочкой и великолепным набором колец с гигантскими камнями. Все кинулись предлагать стул, все были представлены. Мистер Джон Ивенсон слегка наклонил голову, мистер Фредерик О'Блири, мистер Альфред Томкинс и мистер. Уисботл кланялись, как китайские болванчики в колониальной лавке; Тибс потер руки и начал описывать круги по комнате. Кто-то заметил, что он закрыл один глаз и ритмично задвигал веками другого; это было истолковано как подмигивание, и говорят, что оно адресовалось Агнес. Мы опровергаем эту клевету, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.

Миссис Тибс шепотом осведомилась о здоровье миссис Блосс. Миссис Блосс с великолепным презрением к памяти Линдли Меррея{67} самым обстоятельным образом ответила на различные вопросы, вслед за чем наступила пауза, во время которой кушанья начали исчезать с ужасающей быстротой.

— Не правда ли, мистер О'Блири, вам очень понравились позавчера дамы, которые ехали на прием во дворец? — спросила миссис Тибс, надеясь, что завяжется разговор.

— Да, — ответил Орсон с набитым ртом.

— Вам вряд ли приходилось видеть что-либо подобное прежде? — подсказал Уисботл.

— Да, — кроме утренних приемов у вице-короля.

— Неужели они могут сравниться с нашими приемами?

— Они куда роскошнее.

— Ах, не скажите, — заметил аристократ Уисботл, — вдовствующая маркиза Пабликкеш была одета просто великолепно, да и барон Шлаппенбахенхаузен тоже.

— По какому поводу он представлялся ко двору? спросил Ивенсои.

— По поводу своего прибытия в Англию.

— Так я и думал, — проворчал радикал. — Что-то не слышно, чтобы эти господа представлялись по поводу своего отъезда. Они не так глупы.

— Разве кто обяжет их синетурой, — слабым голосом сказала миссис Блосс, вступая в разговор.

— Во всяком случае, — уклончиво заметил Уисботл, — это замечательное зрелище.

— А вам не приходило в голову, — вопросил неугомонный радикал, — вам не приходило в голову, что эти бесценные украшения общества оплачиваете вы сами?

— Мне это, конечно, приходило в голову, — сказал Уисботл, уверенный, что приводит неопровержимый довод, — мне это приходило в голову, и я согласен их оплачивать.

— Ну, так мне это тоже приходило в голову, — возразил Джон Ивенсон, — и я не согласен их оплачивать. С какой стати? Я говорю — с какой стати? продолжал любитель политики, откладывая газету и стуча пальцем по столу. Существуют два великих принципа — спрос…

— Дорогая, будь добра, чашечку чая, — перебил Тибс.

— И предложение…

— Будьте любезны, передайте, пожалуйста, чашку мистеру Тибсу, — сказала миссис Тибс, прерывая это доказательство и бессознательно иллюстрируя его.

Нить рассуждений оратора была оборвана. Он допил свой чай и снова взялся за газету.

— Если погода будет хорошая, — объявил мистер Альфред Томкинс, обращаясь ко всему обществу, — я поеду сегодня в Ричмонд и вернусь оттуда на пароходе. Игра света и тени на Темзе великолепна; контраст между синевой неба и желтизной воды бывает бесподобен.

Мистер Уисботл замурлыкал: «Ты струись, река, сверкая».

— У нас в Ирландии великолепные пароходы, — сказал О'Блири.

— И правда, — сказала миссис Блосс, обрадованная тем, что разговор коснулся понятного предмета.

— Удобства необычайные, — сказал О'Блири.

— Очень необычайные, — поддержала миссис Блосс. — Когда мистер Блосс был жив, обязательства принуждали его ездить по делам в Ирландию. Я ездила с ним, и то, как дамы и джентльмены удобствовались койками, это просто неописательно.

Тибс, прислушивавшийся к этому диалогу, вытаращил глаза и явно был склонен задать какой-то вопрос, но взгляд жены остановил его. Мистер Уисботл рассмеялся и сказал, что Томкинс придумал каламбур; Томкинс тоже рассмеялся и сказал, что ничего не придумывал.

Завтрак закончился, как обычно кончаются завтраки. Разговор замер, собеседники начали играть своими ложечками. Джентльмены поглядывали в окна, бродили по комнате и, оказавшись около двери, исчезали один за другим. Тибс, по приказанию жены, удалился в буфетную, чтобы проверить недельный счет зеленщика, и, наконец, миссис Тибс и миссис Блосс остались одни.

— Господи боже мой, — заговорила последняя, — я чувствую ужасную слабость. Как странно! (Что действительно было странно, принимая во внимание поглощенные ею за утро четыре фунта всяких яств.) Между прочим, — продолжала миссис Блосс, — я еще не видела этого мистера… как бишь его?

— Мистера Гоблера? — подсказала миссис Тибс.

— Да.

— О! — сказала миссис Тибс. — Это таинственный человек. Завтрак, обед и ужин посылаются ему наверх, и он иногда неделями не выходит из своей комнаты.

— Я его не видела и не слышала, — повторила миссис Блосс.

— Сегодня вечером услышите, — ответила миссис Тибс. — По вечерам в воскресенье он обычно стонет.

— Меня никогда никто так не интересовал! — воскликнула миссис Блосс.

Тихий двойной стук прервал их разговор. Доложили о докторе Уоски, который затем и появился в гостиной. Это был низенький толстяк с красным лицом, одетый, разумеется, в черное и носивший белый накрахмаленный шейный платок. У него была прекрасная практика и недурной капиталец, который он накопил, неизменно потакая самым нелепым фантазиям всех женщин всех семей, куда его приглашали. Миссис Тибс выразила намерение удалиться, но ее попросили остаться.

— Ну-с, милая дама, как мы себя чувствуем? — осведомился Уоски сладким голосом.

— Плохо, доктор, очень плохо, — еле слышно ответила миссис Блосс.

— А! Нам надо поберечься, надо непременно следить за собой, — сказал угодливый Уоски, щупая пульс своей интересной пациентки. — Как наш аппетит?

Миссис Блосс покачала головой.

— Наш уважаемый друг нуждается в самом заботливом уходе, — отнесся Уоски к миссис Тибс, которая, разумеется, выразила полное согласие. Впрочем, полагаясь на всеблагое провидение, я надеюсь, что с нашей помощью она еще поправится.

Миссис Тибс попыталась представить себе, на что будет похожа пациентка, когда она еще поправится.

— Мы должны принимать порошочки, — сказал хитрый Уоски. — А кроме того, обильное питание, и самое главное — беречь наши нервы; нам ни в коем случае нельзя поддаваться нашей чувствительности. Мы должны пользоваться всем, чем можем, — заключил доктор, пряча гонорар, — и не волноваться.

— Милейший человек! — воскликнула миссис Блосс, когда доктор уже садился в свой экипаж.

— Очаровательный! Такой галантный! — ответила миссис Тибс, и колеса загремели, увозя доктора Уоски дурачить других страждущих дам и прикарманивать новые гонорары.

Поскольку мы уже ранее имели случай описать обед в пансионе миссис Тибс и поскольку все обеды там бывали обычно похожи один на другой, мы не будем утомлять наших читателей подробностями хозяйственной жизни этого заведения и прямо перейдем к событиям, сообщив предварительно, что таинственный обитатель задней гостиной был ленивым себялюбцем и ипохондриком, который все время жаловался на свое здоровье и никогда не болел. Его характер во многом напоминал характер миссис Блосс, и поэтому между ними вскоре завязались самые дружеские отношения. Мистер Гоблер был высок, худ и бледен, вечно воображал, что у него что-то болит, и его брюзгливое лицо постоянно морщилось; короче говоря, он был похож на человека, которого насильно заставили опустить ноги в таз со слишком горячей водой.