Изгнание - Лион Фейхтвангер

Но лицо у нее было живее, чем на портрете, она, вероятно, много перевидела и передумала на своем веку. Шпицци не любил слишком умных женщин, однако понимал, что от Леа исходит большое очарование.

Он чувствовал, что в борьбе за свою карьеру Визенер намерен поставить на карту и эту женщину, и ее дом — другими словами, свою личную жизнь. Он готов на все, этот человек, надо отдать ему справедливость. В сущности, это наглость, что его, Шпицци, пригласили на такой вечер. Визенер, по-видимому, решил показать ему, что инцидент со статьей в «Парижских новостях» полностью ликвидирован. Положения Визенера, очевидно, не пошатнуло то, что он неосновательно заподозрил коллегу Гейдебрега в fait accompli; Гейдебрег вторично показался на улице Ферм, это был триумф, и Визенер, очевидно, не мог отказать себе в удовольствии продемонстрировать его перед улицей Лилль.

Ужин кончился, кофе пили в саду. Ночь стояла теплая, было приятно сидеть в полутемном саду перед ярко освещенным фасадом дома. Леа слегка опьянела, она чувствовала себя хорошо. Она была несправедлива к Эриху, в мыслях даже больше, чем на словах. И верить ему можно больше, чем она думала. Он говорил, что Фридрих Беньямин жив, и Беньямин действительно жив. Он говорил, что болтовня «Парижских новостей» насчет расового безумия нацистов — нелепое преувеличение; так оно и есть — Бегемот действительно приехал опять. Нет, напрасно она так придирается всегда к своему возлюбленному, напрасно ему не верит.

Увидев, что он стоит в стороне один, она направляется к нему, чтобы сказать ласковое слово, украдкой пожать ему руку. Какое-то особенное чувство близости дает эта тайная ласка, которой обмениваешься с другом в обществе. Но на полпути она замечает Бегемота. Гейдебрег сидит на низеньком, чересчур хрупком для него садовом стуле. У него какой-то карикатурный вид, он неповоротлив, страшен. Медленно, точно притянутая за веревочку, Леа сворачивает в сторону, приближается к Гейдебрегу. У нее такое же ощущение, как в детство, когда, бывало, собираясь уже уходить из зоологического сада, она еще раз возвращалась к клетке с хищными зверями.

Леа садится поболтать с Гейдебрегом; но Гейдебрег очень односложен, и вскоре между отдельными репликами возникают длинные паузы. Леа снимает жакет, теперь ее красивые руки обнажены. Позже, когда становится прохладнее, она набрасывает на плечи пушистый серый палантин, подчеркивающий нежность ее умного лица. Гейдебрег сидит с ней рядом, на низеньком садовом стуле. Он говорит себе, что нельзя же целый вечер так по-дурацки сидеть подле этой женщины. Но продолжает сидеть.

К ним подходит Рауль. Леа кажется, что Рауль в светлом костюме выглядит совсем мальчишкой. Быть может, она вообще ошибалась и вся его подавленность — лишь плод ее воображения. Сегодня, во всяком случае, он оживлен и по-детски доволен. Облокотившись о спинку ее стула, он красивым движением кладет руку ей на плечо.

— Ты чувствуешь себя хорошо, дорогая? — спрашивает он. — Я рад, что тебе весело.

Стройный, благонравный мальчик отвешивает поклон Гейдебрегу. Рауль понравился Гейдебрегу уже при первом знакомстве, и он с удовольствием отмечает почтительную вежливость, которую мальчик проявляет к нему.

И со Шпицци Рауль чрезвычайно любезен. Шпицци это приятно. Рауль предложил господину фон Герке посмотреть его немецкие книги. Перед домашним алтарем с черепами, рулеткой и фотографией Андре Жида Шпицци нашел нужный тон — смесь веселости с искренним интересом. Искусно жонглируя словами, чуть иронично он перевел значение этих символов на язык национал-социализма: игра смертью, игра искусством, игра ва-банк, — и они, он и Рауль, поняли друг друга.

Визенер между тем сидел в полутемном саду, в тени кустов, и вдыхал приятный воздух. Он был рад этому минутному уединению. Все шло прекрасно. Атака «Парижских новостей» не уменьшила симпатий Гейдебрега к Леа. Пожалуй, компрометирующий, «греховный» характер этого знакомства и привлекал пуританина, хотя он этого не сознает.

Полузакрыв глаза, сытый и довольный, смотрел Визенер на огненные точки сигарет, то исчезавшие, то вновь возникавшие. Почти вплотную мимо него прошла какая-то пара. Мужчина — Визенер по голосу узнал Перейро — сказал своей даме:

— Не понимаю я нашу Леа, как это она до сих пор терпит вокруг себя этот сброд.

«Ce tas de pleutres», — сказал он, «эту сволочь, этот сброд». Значит, его, Визенера, и его единомышленников называют тем же словом, которым он охотно именует Траутвейнов и K°. Не говорила ли ему Леа, что Траутвейн бывает у Перейро? Визенер ухмыльнулся. Пожалуйста, пусть называют его сбродом все эти Перейро и Траутвейны. Господину Траутвейну, надо полагать, недолго осталось ругать его. Господин Траутвейн похож на курицу, весело кудахтающую во дворе, между тем как кухарка уже наточила нож, которым она зарежет ее на обед.

Визенер встал, подошел к мосье Перейро, любезно осведомился, не приказать ли принести стулья, играл роль хозяина. Именно перед мосье Перейро.

Слуга Эмиль, чуткий к оттенкам, был очень недоволен. Он не любил мосье Визенера и уж совсем терпеть не мог, когда этот боги разыгрывал из себя хозяина дома. Чего ради он беспокоится о стульях? Пока он, Эмиль, здесь, на улице Ферм, все идет как по маслу и незачем тут посторонним куражиться. Мосье Визенер не может пожаловаться, что его друзей, хотя они и боши, принимают здесь не так внимательно, как других гостей. Мадам достаточно дорого поплатилась за свою дружбу с этим мосье. Эмиль, конечно, слышал о статье в «ПН». Надо бы выучиться по-немецки, тогда он как следует будет в курсе дел. Одетта, горничная, того же мнения. Мосье Визенеру совершенно незачем распоряжаться. И без него все идет как полагается.

Шпицци вместе с Раулем старался внести в общество немного молодости и огня. Он предлагал всякие детские игры, в конце концов решили играть в отгадывание слов. Когда очередь отгадывать дошла до него, Леа придумала не слишком легкую и не слишком трудную задачу, и он был горд, что относительно быстро нашел решение.

Визенеру задали особенно трудное слово. Он не возражал; он был опытным отгадчиком, вряд ли существовало слово, которое он в конце концов не отгадал бы. И сегодня он с большой уверенностью взялся отгадывать. Но вдруг, стоя посреди круга и сосредоточенно размышляя, он увидел в стороне лицо Рауля, который, чуть наклонившись вперед, пристально смотрел на него. После той памятной сцены Рауль был с ним неизменно вежлив и замкнут. Но в эту минуту Визенер прочел в глазах мальчика такую ненависть, что испугался. Он потерял нить мыслей, он уже не мог вернуть себе сосредоточенности, необходимой для решения загаданного слова. С изумлением увидела Леа, что он спасовал.

— Если уж играть в такие детские игры, — вполголоса сказала Мари-Клод своему соседу Перейро, — то следовало бы выбрать игру, которая больше подходит нацистам. — И она предложила обществу нечто вроде игры в разбойники. Все тянут жребий; тот, кому выпадает жребий разбойника, умалчивает об этом. Затем гасятся огни, играющие прячутся, и разбойник нападает на любую жертву. Жертва вскрикивает, некоторое время свет еще не зажигают, и тут сыщик, опрашивая каждого играющего, должен установить, что происходило в темноте, и найти разбойника.

Погасили свет, и игра началась. Вскоре раздался отчаянный крик, разбойник напал на свою жертву, и, когда немного спустя включили спет, сыщик приступил к делу. Но ему не пришлось блеснуть своими талантами. Не успел он начать опрос, как появился страшный, залитый кровью «разбойник», молодой итальянский скульптор, одним своим видом сразу открывший всем разгадку; оказалось, что, напав на свою жертву, он хотел быстро спрятаться сам, но при этом напоролся в потемках на острый край стола и разбил себе лоб.

Было уже поздно, и игры не повторили. Главные действующие лица находили, что вечер удался. Леа меньше мучилась сомнениями насчет Визенера, сам Визенер полагал, что вечер приблизил его к цели. Рауль установил дружеские отношения с обоими влиятельными нацистами. Гейдебрег не раскаивался в своем решении вновь побывать на улице Ферм.

У Гейдебрега машины не оказалось, но Визенера и Шпицци ждали машины. Визенер попросил у Гейдебрега разрешения доставить его домой. Шпицци стоял у дверцы машины, непринужденно болтая. У этих французов, говорил он, слабовато насчет манер. Мосье Перейро, например, после того как дамы удалились, пустил графин с портвейном по кругу не по часовой стрелке.

— А уж эта игра в разбойники, — прибавил он, качая головой, — завезена, вероятно, из Америки. Она скорее к лицу американским фермерам из далеких прерий. Грубая детская игра. Не правда ли? — Он улыбнулся своей сияющей улыбкой, попрощался, отошел.

Гейдебрег заполнил собой небольшое изящное авто Визенера. Задумчиво сказал он Визенеру, заводившему мотор: