Бедная Настя. Книга 1. Там, где разбиваются сердца - Елена Езерская

— Это почему же?

— Пока вы были в Петербурге, — вкрадчиво начал свое объяснение Шуллер, — Анна начала выспрашивать, какой доход приносит поместье, сколько денег у барона. Вот он и решил повременить с вольной.

— А почему же он не уничтожил эту бумагу?

— Да, потому… — импровизировал управляющий, — потому что не знал наверняка — то ли Анна просто полюбопытствовала, то ли и вправду корысть ее обуяла.

— А потом отца отравили… — задумчиво произнес Корф.

— Да Анна и отравила! — убежденно сказал Модестович. — Отравила своего благодетеля прежде, чем тот успел уничтожить документик. Теперь понимаете? Вольная все еще имеет силу!

— А как же она оказалась у тебя?

— Я знал о вольной и оказался шустрее мерзавки.

— Да уж! О твоей шустрости я наслышан. Обчистил моего отца и теперь имеешь наглость являться ко мне!

— Ложь это, барин! Меня оклеветали! Анна и оклеветала! Вечно кроткой овечкой прикидывалась, а Иван Иванович, чистая душа, ей верил. Она же все на наряды и украшения тратила, а говорила, что недостача из-за меня.

— Это все слова, милый мой, пустые слова, — с сомнением сказал Владимир.

— А если бы вы узнали, что барон переписал завещание и оставил все Анне?

— Откуда тебе известно, что отец хотел изменить свое решение?

— Ой, зря вы мне не доверяете, Владимир Иванович. Зря, — с притворным сожалением покачал головой управляющий. — Ладно, считайте, что я все выдумал. Идите, барин, порадуйте Анну. Дайте ей свободу, деньги! Ей, убийце вашего отца. А меня, лжеца, давайте — в кандалы и на каторгу!

— Допустим, я поверил тебе, — после многозначительной паузы проговорил Корф. — Можешь снова приступить к обязанностям управляющего. Я отменяю решение отца о твоем увольнении.

— Ваше благородие! Владимир Иванович! Благодетель! — Модестович кинулся было облобызать хозяйскую руку.

— Брось, брось… — брезгливо поморщился Корф. — Встань… И как бы ты поступил с Анной?

— А чего тут думать?! Вызвать исправника — и дело с концом!

— Это сделать никогда не поздно. Я не собираюсь обвинять Анну или кого-либо другого голословно, — Владимир посмотрел Шуллеру прямо в глаза. — Найди доказательства, что Анна убила моего отца. Слышишь, найди!

Модестович кивнул, пряча в усах гадкую улыбку, и вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с Анной, которая недоуменно оглянулась на него.

— Владимир Иванович! — сказала она с порога, входя в кабинет. — Я бы хотела поговорить с вами.

— С чего бы вдруг? Разве у тебя нет дел?

— Я знаю, кто убил вашего отца.

— И ты? Очень интересно! Однако ты не первая, кто приходит сюда с этими словами. И кто же подозреваемый?

— Я уверена, что это Карл Модестович. Бывший управляющий.

— Почему бывший? Я снова взял его на работу.

— Не может быть! Я уверена, это он!

— И у тебя есть доказательства?

— Во-первых, у него были причины. Иван Иванович заметил, что он крал деньги, и при нем пропала та самая долговая расписка Долгоруким, из-за которой княгиня может лишить нас поместья.

— Нас? Разве ты хозяйка здесь?

— Нет, конечно, нет! — смутилась Анна.

— И вот что странно, — рассмеялся Корф, вставая, — ты обвиняешь его, а он тебя.

— Да как вы смеете!

— А почему бы и нет? Отец обещал тебе вольную, скажи, отчего же он не отдал ее, хотя так любил тебя, и это очевидно? Может быть, его любовь оказалась не такой сильной, как ты думала, и тебя это разозлило?

— Похоже, вы мечтаете, чтобы виновной оказалась я? Что ж, я не удивлена. Но учтите: обвиняя меня, вы не избавитесь от убийцы!

Анна решительно повернулась и выбежала из кабинета.

— Куда же вы? — иронично окликнул ее Корф. — Вы так и не сказали, а что же, во-вторых!

Владимир запутался. В глубине души он не подозревал и не обвинял Анну, но, возможно, его просто околдовал ее кроткий облик и благородный тон? Корф был бы рад, если бы открылось, что убийца — Анна. И тогда уже никто не мог бы ему сказать, что он когда-либо поступал с нею несправедливо. Всем стало бы очевидно, что он внутренне угадывал ее мелкую и подлую душонку.

Нет, он не позволил бы сразу же отдать ее исправнику. Он сам с удовольствием наказал бы ее, согнал слуг и велел им смотреть, как Анну будут стегать по нежной коже у позорного столба. А когда она запросит пощады и начнет рыдать, сознаваясь в содеянном, — отдал бы под суд, чтобы навсегда заклеймить, как злодейку и душегубку! И наплевать на то, что будут думать об этом соседи, что они станут говорить об отце…

Отец, ах, отец! Зачем ты навязал мне эту ношу?! И теперь я должен вечно продолжать твою игру, чтобы не осквернить память о тебе — терпеть и признавать в своем доме эту зазнавшуюся рабыню, чье место — на кухне… Кстати, о кухне. Владимир вспомнил, что до прихода Анны у него мелькнула мысль, которую он не успел рассудить.

— Варвара, скажи мне, — спросил Корф, заходя на кухню, — ты ведь держишь у себя яды, верно?

— А как же — потрава всегда нужна, чтобы мышей отваживать. Ой, да не думаете ли вы, что это я барина отравила?

— Нет, конечно, — махнул на нее рукой Корф. — Подумай, кто еще мог взять яд, кроме тебя?

— Никто. Ключ от буфета только у меня да у хозяина, Царство ему небесное, — перекрестилась Варвара.

— Значит, отца отравил кто-то посторонний…

— Кто ж из наших грех на душу возьмет, — заплакала Варвара.

— Все, все, все! — прикрикнул на нее Корф, которому и так было тошно. — Все, не плачь! Не плачь!

— Хотя… Совсем забыла. Яды-то в нашем доме не только у меня есть. Карл Модестович его в конюшне хранит.

— Значит, все-таки — Карл Модестович?

— Ой, не знаю, барин, я ведь только рассказываю…

— Полно тебе, не пугайся, я во всем сам разберусь. А о нашем разговоре — ни слова, никому, поняла? — Корф строго посмотрел на нее — Варвара кивнула. — Хорошо, продолжай печь. Гостей, думаю, много будет — умел отец людей привораживать.

Всех этих событий Репнин не знал. Устав от дороги и переживаний, он уснул, едва вошел в отведенную ему комнату, а встал уже далеко за полдень. Заслышав, что он проснулся, тотчас явился слуга и выразил готовность помочь с умыванием. Михаил с удовольствием освежился чистой, еще прохладной ключевой водой, утерся полотенцем, пахнувшим летом и солнцем, и все случившееся вдруг показалось ему нереальным. Но тишина в доме была какой-то нерадостной, и Репнин снова почувствовал на душе невыразимую тяжесть и непроходящее беспокойство.

Выйдя из комнаты, он неожиданно столкнулся в коридоре с невысоким лысоватым человеком с бегающими, мелкими глазками и препротивными ужимками. Но внешность, помнил поэтичный Репнин, не всегда соответствует истинному состоянию души и мировоззрению, и поэтому, поборов в себе крайнюю неприязнь, он вежливо поздоровался с незнакомцем.