Волчья ягода - Анна Данилова

– Я люблю корицу, – улыбнулся Сергей, – моя мама тоже всегда делала пирожки с яблоками и корицей… Так вы сможете меня прямо сейчас, после того как мы попьем чаю, отвести к Веллеру? Кстати, как его зовут?

– Григорий Яковлевич. Конечно, могу, тем более что живет он на соседней улице…

Она ножом перерезала бельевую веревку, висевшую над ванной, и связала лежащих в беспамятстве на полу девушек. Если бы она была уверена в том, что ей больше не понадобятся пули, она бы убила их, поскольку ей еще предстояло какое-то время жить в Москве до тех пор, пока самолет не унесет ее на Британские острова, и лишние свидетели были ей ни к чему.

Кроме того, ей надо было где-то передохнуть, прийти в себя и обдумать создавшееся положение.

Затащив два бесчувственных (после ее ударов) тела в спальню и закрыв их там, благо имелся замок (очевидно, сестры жили как кошка с собакой, раз врезали в дверь – между двумя смежными комнатами – замок), Анна принесла на кухню торт, отрезала себе большущий кусок, украшенный толстым слоем розового крема, в котором застыли свежие вишни, и, не дожидаясь, пока согреется на плите чайник, съела его… Хотя не так давно она плотно поужинала в “Праге”.

Затем отрезала еще один кусок торта, налила чаю в чашку, расписанную оранжевыми аляповатыми розами, и стала думать.

Ее мучил вопрос: откуда взялась милиция? Когда этот “голубой” успел предупредить органы о том, что Анна в “Праге” и что сейчас они поедут к нему домой? Когда? Где?

Ответ пришел неожиданно: в туалете! Что стоило ему позвонить по сотовому телефону в туалете, куда он ненадолго отлучился после ужина? Он разозлился на то, что за ужин пришлось платить ему, а не Анне, как было ею обещано, и, чтобы отомстить ей и не дать выставить себя на посмешище у себя на квартире, где она собиралась оценить его мужские способности (которых у него по отношению к женщинам НЕ БЫЛО), решил поступить просто – позвонить кому надо из ФСБ, избавившись таким образом от ее навязчивого присутствия. Анна была просто уверена в том, что Шеффер поступил именно так.

Разве могло ей прийти в голову, что ее увидел находящийся в этом же Кремлевском зале ресторана “Прага” работник ФСБ, который сначала обратил внимание на Шеффера, а уж потом, рассмотрев хорошенько его спутницу и узнав в ней АННУ РЫЖЕНКОВУ, действительно тотчас же спустился в туалет, откуда, пользуясь тем, что его никто не видит и не слышит, позвонил своему шефу, чтобы сообщить эту новость. Ведь ОНИ упустили Рыженкову еще на Солянке, куда она приехала 11 ноября на вторую встречу с Матвеем Воротниковым, продавшимся неизвестному лицу. Этот неизвестный выкупил у него папку с документами по делу Рыженковой, которую украл из сейфа следственного отдела брат Матвея, Игорь. Они оба сбежали, но если Анне удалось исчезнуть, то Матвея они обнаружили буквально через несколько минут на соседней улице, где он звонил кому-то из телефона-автомата. Увидев приближающихся к нему людей, окружающих плотным кольцом телефонную кабину, он попытался сбежать, но был подстрелен одним из фээсбэшников, после чего труп его отвезли на Солянку и оставили до приезда оперативной группы… ФСБ, как всегда, оставалась ни при чем…

А сейчас, оставшись без денег, она не знала, к кому ей поехать или позвонить, чтобы попросить о помощи. Москва отторгала ее, как инородное тело. И она ненавидела Москву.

Анна решила позвонить Гаэлю. Села за телефон и набрала код, который помнила наизусть. И номер ее дома на острове Нэш. Сначала было тихо, а потом послышались довольно громкие длинные гудки… Никого нет. После этого она позвонила к себе в офис.

– Меня сейчас нет дома, я уехала на похороны сестры. Возвращусь к Рождеству. Звоните, – порадовал ее автоответчик.

Анна почувствовала, как в висках застучало. Это был ЕЕ голос… Голос Милы.

Она швырнула трубку на место, вскочила и заметалась по квартире… Она знала, что скоро эти две дурочки очнутся и примутся орать, звать на помощь… Надо было уходить.

Обыскав квартиру и одежду, ей удалось наскрести около двухсот рублей.

А через час она уже стояла на улице Воровского и смотрела на замерзшие огромные темные окна ресторана, еще совсем недавно принадлежавшего Вику. Все словно умерло или уснуло. И только из некоторых окон на третьем и четвертом этажах струился свет.

Она прошла сквозь арку и, оказавшись во дворе дома, нашла взглядом дверь черного хода. Она слышала, что Вик собирался выкупить ВЕСЬ ДОМ, но вот сделал ли он это, не знала.

Анна подошла и осторожно дотронулась рукой до холодной дверной ручки и тут же отдернула ее, как будто обожглась… Отпечатки пальцев…

"Да бог с ними”, – подумала я и открыла дверь… И только после этого обратила внимание на листок бумаги, украшенный круглой печатью прокуратуры – дверь была опечатана, но кто-то сорвал печать раньше меня…

– Привет, сестренка…

Она появилась внизу, у двери, ведущей в подвал, – голубовато-прозрачная, с развевающимися волосами, полуобнаженная, словно танцующая Жизель… Покойница, черт бы ее побрал! И как это ей удается появляться из воздуха, из ничего?..

Она звала меня с собой. И я открыла дверь. Тут же мне в лицо ударил сноп света, как будто внутри подвала горел прожектор. Он ослепил меня. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела ведущую вниз узкую и длинную каменную лестницу. Привидение исчезло. Но я продолжала спускаться все ниже и ниже… Пока не дошла до тупика. Передо мной была стена, выложенная из красных кирпичей. Спрашивается, зачем же было тогда сотворять эту жуткую лестницу?

Я повернулась, чтобы пойти обратно, но услышала шорох… Откуда-то потянуло сыростью и запахом грибов… Волосы на моей голове зашевелились: справа от меня (а я уже стояла лицом к выходу) обнаружилась дверь. Она находилась в глубине темной ниши, а потому не бросалась в глаза… Это за ней воздух отдавал грибами и сыростью… И я вошла в эту дверь…

Молочный свет заливал длинный коридор, в конце которого находилась еще одна дверь. Я двигалась, – словно по подземелью, вдыхая в себя странные запахи, от которых меня уже начинало подташнивать… Янтарного оттенка световые блики исчертили бетонный пол… Я открыла последнюю дверь, и первое, что я увидела, были стены, оклеенные страницами из журнала “FIBI” с фотоработами Милы. И лестница, всего несколько крутых ступенек, ведущих вниз… Я увидела тускло освещенную комнату, на две трети занятую двумя высокими, в человеческий рост, клетками… Солома едва прикрывала бетонный пол, залитый засохшей кровью… Я очень хорошо знаю этот цвет, этот матовый блеск подсыхающей крови… Это была не краска. Да и пахло в этом бункере – иначе такое помещение и не назовешь! – как в морге (с этим запахом я тоже хорошо знакома).

– Мила! – прошептала я, оглядывая стены и пытаясь на мастерски сделанных моей сестрой снимках увидеть нечто такое, что позволит мне разгадать тайну, ради которой меня изъяли из моей НОРМАЛЬНОЙ жизни…

Но это был просто-напросто вонючий бункер с полуразложившимся трупом в дальней клетке… Я приблизилась к прикрытому рогожей телу, открыла его и увидела знакомую кожаную черную куртку с замшевыми вставками… Эту куртку я бы узнала из тысячи… Это была моя куртка, а потом я подарила ее Миле. Больше на трупе ничего не было. Меня замутило от вида бледных голых бедер в трупных пятнах… Какая-то яркая деталь привлекла мое внимание, но потом мысль-ассоциация ускользнула…

Я смотрела на распластанное у моих ног тело. Женщина лежала вниз лицом, боком…

Свалявшиеся белесые волосы, такие грязные, словно тело тащили по мокрой земле; темная кровяная лужа, источающая зловоние…

– Мила… Как же это?

Я склонилась над трупом, пытаясь разглядеть лицо, но вместо него была маска из запекшейся крови и слизи…

"Меня сейчас нет дома, я уехала на похороны сестры. Возвращусь к Рождеству. Звоните”, – вдруг вспомнилось мне, и тело мое начало судорожно дергаться…

Вы не поверите, но я зарыдала… Я всегда любила Милу…

Значит, меня действительно вызвали в Москву на ее похороны? Но она умерла давно, я хорошо разбираюсь в таких вещах… Я могу определить, когда она погибла, с точностью до месяца… Ха-ха-ха! А может, и до года…

У меня оставалась одна-единственная пуля. И она полностью принадлежала мне…”

Глава 17

Григорий Яковлевич Веллер – скорняк – оказался не носатым и темноглазым евреем, каким представлял его себе Малько, а кряжистым крепким мужиком с бледным простым лицом и прямо-таки огромными желтыми ушами, покрытыми рыжими и черными жесткими на вид волосками. По дому он ходил в серых мягких брюках, вельветовой зеленой рубашке и клетчатой, красно-коричневой жилетке на мелких черных пуговицах. Голый череп его обнимала круглая маленькая войлочная шапочка, которая придавала его облику андерсеновское сказочное обаяние. Глядя на этого домашнего и тихого человека (у него был очень негромкий голос, словно он всю свою жизнь только и делал, что таким образом заставлял людей слушать себя), трудно было предположить, что у него “большие связи с УВД”, как говорила о нем Берта. Хотя скорняк, он, что называется, и в Африке скорняк: возможно, что все увэдэшники носили шапки, сшитые руками этого мастера, а их жены – горжетки или шубки Веллера.