Гонители - Исай Калашников

Возвращаясь домой, поклялся: то же самое сделает и в будущем году, и через год, и через два, — будет делать это до тех пор, пока зловредные мусульмане не покорятся ему.

— Пей и ешь, господин мой. Пусть твои заботы останутся за моим порогом. — Тафгач подала ему кубок.

— Если бы заботы можно было стряхивать с себя, как дорожную пыль! Кучулук повертел кубок в руках — в вине плавали теплые искры. — Что нового тут?

— Тут — ничего. Но купцы из столицы Мухаммеда принесли плохие вести.

Шах отдал султану Осману свою дочь в жены и удерживает его при себе, в Гургандже. А в Самарканде всеми делами правят хорезмийцы.

— Так ему и надо, этому глупому Осману! — Кучулук выпил вино, оторвал от мягкой лепешки большой кусок, обмакнул его в растопленное масло, стал есть.

— Ты забываешь, что первая жена Османа моя родная сестра, — с упреком сказала Тафгач-хатун.

— Об этом должен был помнить твой отец!

— Что говорить о моем отце…

— А что могу сделать я? Если бы Осман был умнее, он бы не переметнулся к хорезмшаху. Тогда бы с Мухаммедом можно было говорить иначе.

— Осман молод… Он очень любил мою сестру. Злые люди внушили ему пагубные мысли. Думаю, он уже и сам спохватился.

— А что толку? Хорезмшах не выпустит его из своих рук.

— Я думаю, шах отпустит Османа в Самарканд. Иначе для чего он отдал ему свою дочь?

— Может быть, и так. Что же дальше?

— В Самарканде моя сестра. Не верю, что Осман ее мог забыть. Там много людей, преданных нам. Через них надо снестись с султаном… Если пожелаешь, это могу сделать я.

— А сможешь?

— Ты плохо знаешь таких женщин, как я. Ради тебя готова сделать все.

— Спасибо, Тафгач-хатун… Однако боюсь, что нам с тобой не удастся спасти ничего. Я смотрю на запад, в сторону хорезмшаха, а сам все время прислушиваюсь, не стучат ли копыта на востоке. Монгольский хан рано или поздно придет сюда. Устоим ли мы? Найманы не могли устоять. Почему? Да потому, что повздорили мой отец и его брат Буюрук. Наши силы разъединились. А что тут? В каждом городе сидит владетель и думает только о том, чтобы увернуться от власти гурхана. Мало того — людей разделяет и вера. Я поклоняюсь Христу, ты — Будде, многие ближние к нам люди чтут пророка Мухаммеда и в душе презирают и тебя, и меня. Они не наши люди. Они люди шаха. И до тех пор, пока мы не разделаемся с ними, не сможем быть спокойны за свою жизнь.

— Я поговорю с тобой, и мне становится страшно… — Тафгач-хатун села ближе к Кучулуку. — Неужели все так плохо?

— Хорошего мало. Но, видит бог, я сделаю все, что в моих силах… Ты помогай мне. Приближай к себе надежных единоверцев, возбуждай ненависть к мусульманам.

— Ненависти хватает и без того. Она не облегчит нашу жизнь. Моя вера учит добру и терпеливости.

— Твой отец был добр. Ягненок среди волков…

В комнату вошла служанка Тафгач-хатун, поклонилась Кучулуку.

— Тебя хотят видеть твои воины.

Воины-найманы в шапках из меха корсака ввели человека, закутанного в черный плащ. Устало вздохнув, он опустился на колени, потер ладонью худое, с впалыми щеками лицо.

— Я, повелитель, от Буртана…

Полгода назад Кучулук послал в Алмалык под видом купца своего нукера Буртана. С тех пор вестей от него не было, и Кучулук уже думал, что нукера нет в живых.

— Владетель Алмалыка Бузар собирается на охоту. С ним пойдет не больше ста человек. Охотиться будут дней десять.

— Где?

— Место я укажу. — Посланец покосился на столик, на его тощем горле задвигался кадык.

— Далеко ли это место?

— Я был в дороге три дня. — Посланец не мог отвести взгляда от столика.

Кучулук налил в кубок вина, подвинул лепешки.

— Пей и ешь. Воины, поднимите две сотни. Каждый пусть возьмет по два заводных коня. Быстро! Гонец, ты можешь держаться в седле?

— Мне бы немного уснуть. — Он торопливо пихал в рот лепешки, говорил невнятно. — Устал.

— Приторочим к седлу. Уснешь дорогой… Ты не мусульманин?

— Зачем бы помчался к тебе мусульманин?

— Слышишь? — спросил Кучулук у Тафгач-хатун.

Он пошел в другую половину покоев, поверх шелковых шаровар натянул штаны из мягкой кожи, обулся в гутулы с высокими голенищами, надел халат, подбитый легким мехом. Тафгач-хатун стояла рядом, смотрела на него опечаленными глазами.

— Ты сам-то можешь держаться в седле?

Затягивая жесткий пояс с тяжелым мечом, он проговорил, думая о своем:

— Могу… Пока могу.

Осенняя ночь была холодной. Ветер нес редкие снежинки. Кучулук скакал рядом с посланцем-проводником, подбадривал плетью коня. Ему жаль было оставленное тепло очага, тишину покоев жены…

Шли через степи, далеко огибая селения. Шли почти без отдыха. На исходе второй ночи проводник остановился на берегу небольшой речушки.

— Бузар должен быть где-то недалеко. Надо ждать рассвета.

Вокруг не было видно ни огонька, не слышно ни единого звука. Бузар мог не прийти.

Или уйти в другое место. Эти мысли согнали с Кучулука утомление и дрему. Он остался сидеть на коне, но воинам велел спешиться и передохнуть. Они легли на притрушенную снегом землю и сразу же захрапели.

В мутном свете наступающего дня обозначились голые холмы с той и другой стороны речушки. Кучулук поднялся на ближний холм, осмотрелся.

Ничего. Ветер сдувал с гребней снег, пригибал тощую, желтую траву. Он поднял воинов и шагом поехал вверх по речушке. За одним из поворотов холмы отступили от берегов. На плоской равнине стояли круглые, как шлемы, шатры и черные треугольники шерстяных палаток, невдалеке паслись расседланные кони, — Го-о-о! — раздался тревожный крик караульного.

Воины, отстегнув заводных коней, молча бросились на шатры и палатки.

Высокая сухая полынь затрещала под копытами коней, как хворост на огне.

Заспанные люди выскакивали из палаток и падали под ударами мечей. Сам Бузар не успел даже выскочить из шатра. Растяжные ремни перерубили, обрушив полотно. Из-под него с трудом извлекли запутавшихся Бузара и его наложницу.

— Э-эх, как был ты конокрадом, так и остался, — с презрением сказал Кучулук.

В чекмене — успел надернуть, — но босой, стоял Бузар на истоптанной, смешанной со снегом и кровью земле, теребил крашенную хной бороду, свирепо ворочал красноватыми белками глаз.

— Обуйте и оденьте его, — приказал Кучулук. — Твоя жизнь, Бузар, сейчас не стоит и медного дирхема. И никакой Чингисхан ее не сможет спасти. Но можешь спастись сам. Мы пойдем к Алмалыку. Ты сдашь город.

— Не будет этого, неверная собака!

— Я неверная собака? А кто твой Чингисхан? Внук пророка? Говори, предатель! — Кучулук ударил его кулаком в лицо. — Отдашь город? Говори!

Из мясистого носа по толстым губам Бузара поползла кровь. Он плюнул, выругался. Кучулук велел сорвать с него только что натянутую одежду и бить, пока не запросит пощады. Но Бузар лишь хрипел и мотал головой. Его забили до смерти и бросили тут же — голого, с лоскутьями окровавленной кожи на спине.

Пограбив окрестности Алмалыка, ожесточенный больше прежнего, Кучулук возвратился домой. А его уже поджидали послы хорезмшаха. Мухаммед упрекал Кучулука за то, что тот будто бы похитил у него плоды победы. О какой победе идет речь, Кучулук не сразу понял. Оказалось, когда Мухаммед разбил Танигу, гурхан предложил шаху мир. При этом обещал отдать все свои сокровища и уступить владения, населенные мусульманами. Но Кучулук, «вооружась мечом коварства и воссев на коня хитрости», завладел сокровищами, а потом и самим гурханом. Шах требовал: если Кучулук желает, чтобы тень печали никогда не затмевала свет радости, пусть отдаст все сокровища и отправит в Гургандж того, кто их обещал, — гурхана.

Если бы даже Кучулук хотел, не смог бы исполнить требование шаха.

Сокровищ и в помине не было. Одряхлевший гурхан тоже не сокровище. Его как раз отправить можно было бы. Но, услышав о требовании хорезмшаха, гурхан взмолился. Всем ведомо, что в подземельях Мухаммед держит в оковах десятки эмиров, меликов, атабеков, чьи владения им присвоены…

— Сын мой, я отдал тебе все, взамен прошу одного — дозволь окончить свои дни здесь, а не в шахской темнице.

Жалкая мольба не тронула Кучулука. Беспечность этого человека, его неумеренная страсть к наслаждениям довели государство до гибели, позволили шаху, недавнему даннику, самому требовать дани. И было бы справедливо засунуть старика в шахскую темницу. Но Кучулук дал Тафгач-хатун клятву не причинять ее отцу вреда… Кто сам нарушает клятвы, чего дождется от других?

Он составил мягкий ответ, отправил шаху хорошие подарки, одарил и послов. Была надежда, что Мухаммед не станет слишком уж величаться, повнимательнее посмотрит на восток и увидит, что не на пользу, а себе во вред он утесняет хана Кучулука. Однако его мягкость только разожгла алчность шаха. Из Гурганджа прибыл тот же посол, с теми же требованиями, но высказал их грубо, оскорбительно. Кучулук велел заковать посла в железо.