Конунг. Властитель и раб - Коре Холт

– Мы должны помешать этому, – сказал Сверрир. – Если сможем.

Он прибавил также:

– Так значит, в душе ты остался предателем, Эйстейн, – причем на пороге смерти, бормоча слова прощения перед конунгом Норвегии!

Прошло некоторое время, и все епископы и каноники собрались в Нидаросе, чтобы избрать нового архиепископа страны. Едва они собрались, как Сверрир созвал своих людей. Дорого обойдется принуждение церковников, которые прибыли в королевский город. Но еще дороже окажется, если оставить все как есть. Когда церковники заседали в церкви Христа, вокруг нее плотным кольцом стояли люди конунга. Без оружия: таков был мудрый приказ конунга. Сверрир послал в церковь известие о том, что все священники, епископы, каноники и прочие служители должны выйти к нему. Они вышли. И он обратился к ним.

Он не советовал им выбирать Торира или Мартейна. Он только сказал, что это не его дело. Но он отсоветовал выбирать архиепископом Эйрика. Эйрик стоял тут же, опустив глаза. Конунг ни одним словом не обмолвился о том, что Эйрик подвергает сомнению его королевское происхождение. «Однако, – сказал он, – Эйрик из Ставангера, хотя он и слуга Божий, тем не менее не получил от Господа дар ведать деньгами. Но разве не должен тот, кто будет занимать архиепископскую кафедру, которая ему не принадлежит, но дана святым отцом в Ромаборге, – обладать также и земными талантами, для того, чтобы управлять?» Конунг попал в больное место, заставив архиепископских каноников провести не одну бессонную ночь, ибо правда заключалась в том, что епископ Эйрик был не без способностей, но они, как и сказал конунг, оказывались ограниченными. Эйрик распоряжался каждой серебряной монетой в свою пользу, а другим мало что перепадало.

Сверрир говорил добродушно, без злобы. Он вспомнил об архиепископе Эйстейне, добром человеке, и рассказал, что они простили друг друга, прибавив при этом, что говорил архиепископ на смертном одре: «Я раскаиваюсь в словах, которые я бросал своим братьям! И Господь не оставил мне времени на то, чтобы сказать им, что я изменился»…

После речи конунга церковники, между рядами воинов, вернулись назад, чтобы выбрать нового архиепископа страны. Они выбрали Эйрика.

Они не испугались. Сверрир, разочарованный, но спокойный, сразу же признал, что испытывает уважение к их мужеству. А потом, улыбнувшись, сказал: «Теперь я тоже нуждаюсь в мужестве».

Вот каков был Эйрик.

Он был худым и ходил босоногим. В глазах его горел огонь. Было в его облике что-то болезненное. Часто он подпоясывался веревкой, как делали нищенствующие монахи, и голос его был хриплым, а язык острее ножа. Никто не знал, что у него на уме. Но те, кто знал его, говорили, что он в повседневной жизни был скромным. Он ненавидел женщин, мог прожить без еды, мало пил, и то лишь разбавленное водой вино. Он требовал того же от своих клириков. Они должны были в молчании трудиться с рассвета до заката, при слабом свете сальной свечи. Когда епископ размышлял, он стоял. Это был единственный человек, кто думал стоя, которого я встречал в своей жизни. И кто думал в одиночестве. И он был нетерпимее кого бы то ни было. Для него не существовало ни малейшего греха, за который не следовало бы осудить человека. Когда однажды он положил один свой пергамент на полку, а клирик переложил его на другое место, то Эйрик тут же вызвал провинившегося к себе. Епископ вычитал ему за то, что пергамент лежит не там где положено. Клирик оказался догадливым и осознал свою вину. Однако епископ не хотел давать ни единого повода для сомнений в том, что вчера пергамент лежал не там, где он оказался сегодня. Он вызвал свидетелей. Одного было недостаточно. Двое или трое, независимо друг от друга, должны были поклясться, что вчера пергамент лежал на другой полке! И после того, когда малейшее сомнение было уничтожено, епископ вновь устремил свои мутные, властные, осуждающие глаза на клирика, покорно ожидающего своей участи, и проговорил: «Ты все еще сомневаешься?»

Клирик не сомневался. Епископ еще долго и рассудительно говорил о важности поддержания порядка в доме и потом добавил, что если в доме епископа не будет строгого порядка, то не будет его и в храме Божием. И что же тогда будет с порядком в наших мыслях, с чувствами в наших сердцах?

Епископ Ставангера, старый Эйрик, всегда содержал свои мысли в порядке.

Говорили, что его подчиненные любили его. Но те, кто любил его, носили в себе такую же слепую веру, как и сам епископ. Он сказал: «Конунг нашей страны не сын конунга. Нет тому подтверждения. Значит, он не конунг».

Теперь епископ Ставангера стал архиепископом страны.

Он отправился в Ромаборг, чтобы получить там знаки архиепископского сана. А потом вернулся обратно.

Когда архиепископ Эйрик вернулся из Ромаборга, он тотчас же обложил двойным налогом тех многих членов церкви, которые были обязаны заплатить за свои грехи. Он нанял себе дружину и вооружил ее; у него были свои корабли под парусом, и вскоре он сделался могущественной силой в стране, – так, что даже у конунга появились причины опасаться его.

Умер епископ Свейнунг из Осло – он давно болел, но все продолжал жить. Архиепископ избрал на его место Николаса сына Арни. Николас долгое время поддерживал конунга Магнуса, но потом перешел, – как я говорил, йомфру Кристин, – на сторону конунга Сверрира: это случилось после битвы в Фимрейти. У Николаса, таким образом, уже имелся опыт предательства, и при случае он вновь мог переметнуться на противоположную сторону. Его больше привлекала власть, а не деньги, друзей у него не было, и мало кто из недругов мог померяться с ним в коварстве и силе!

Сверрир сказал: «Мы должны помешать этому!» Но я заметил, что взгляд его омрачился. Ибо одно дело – увлечь за собой людей, повести их в бой, самому идти впереди них, если нельзя отступить, сражаться отважнее врага, быть умнее его. Но как быть с церковниками? Сверрир, сам в прошлом церковник, понимал, что здесь потребуется нечто другое. Церковники не побоятся противиться даже самому Господу, если Он пожелает забрать у них власть. С Николасом в Осло и Эйриком-архиепископом скоро каждый священник в стране сделается противником конунга. Нелегко будет справиться со всеми ними. И конунг сознавал это. Потому-то он и хотел вмешаться, пока не поздно.

Однажды в комнату к Сверриру вошла королева Маргрете. Иногда случалось, что королева бывала мудрым советником своему мужу. Не хочу говорить здесь о многих изъянах женского разума: я достаточно повидал слабостей человеческого сердца, шатаний и блужданий. Но нельзя отрицать, что королева страны подчас упорно настаивала на своем, когда конунг считал иначе. Наверное, он порой и наказывал ее. И если он твердо знал, чего хочет, то ее советы не имели для него никакого значения. Но если он сомневался, – а это случалось, – если он боролся со змеем искушения во тьме, то подсказки королевы окончательно сбивали его с пути. Так было и теперь.