Фрекен Смилла и её чувство снега - Питер Хёг

— Я могла бы показать на раны Мориса, — говорю я.

— Несчастный случай на работе. Шлифмашина заработала, когда он менял диск. Гаечный ключ ударил в плечо. Об этом доложено, и даны необходимые объяснения.

— Несчастный случай. Как и с мальчиком на крыше.

Его лицо совсем близко. На нем не выражается ничего, кроме недоумения. Он не понимает, о чем я говорю.

— Но с Андреасом Лихтом, — говорю я, — стариком на шхуне, работа была более топорной.

Когда его тело сжимается, возникает иллюзия, что он замерзает, так же как и все на судне вокруг него.

— Я видела вас на набережной, — лгу я. — Когда плыла к берегу.

Размышляя о том, что следует из моих слов, он выдает себя. На мгновение откуда-то изнутри его тела выглядывает больное животное, обычно скрытое, подобно тому как его белые зубы тонкой оболочкой прикрывают следы истязаний.

— В Нууке будет расследование, — говорю я. — Полиция и ВМФ. Одно лишь покушение на убийство обеспечит тебе два года. Теперь они займутся и смертью Лихта.

Он улыбается мне широкой ослепительной улыбкой:

— Мы не идем в Готхоп. Мы идем к плавучему нефтехранилищу. Оно находится на расстоянии двадцати морских миль от суши. Берега даже не видно.

Он с интересом смотрит на меня.

— А вы сопротивляетесь, — говорит он. — Даже жаль, что вы здесь в таком одиночестве.

МОРЕ

II

1

— Я думаю, — говорит Лукас, — о маленьком капитане вон на том мостике. Он больше не управляет судном. Он уже не имеет власти. Он лишь связующее звено, передающее импульсы сложной машине.

Лукас стоит, облокотившись о перила крыльев мостика. Из моря перед носом «Кроноса» вырастает небоскреб, покрытый красной полиэмалью. Он возвышается над передней палубой и тянется ввысь, минуя верхушку мачты. Если задрать голову, то можно увидеть, что где-то под серыми облаками даже этому явлению приходит конец. Это не дом. Это корма супертанкера.

Когда я была маленькой и жила в Кваанааке, в конце пятидесятых и начале шестидесятых, даже европейское время шло относительно медленно. Изменения происходили в таком темпе, что успевал возникнуть протест против них. Этот протест сначала выражался в понятии «старые добрые времена».

Тоска по прошлому была тогда новым чувством в Туле. Сентиментальность всегда будет первым бунтом человека против прогресса.

Такое отношение уже изжило себя. Теперь необходим какой-то другой протест, а не слезливая ностальгия. Дело в том, что теперь все идет так быстро, что уже в настоящий момент мы переживаем то, что через мгновение будет «добрым старым временем».

— Для таких судов, — говорит Лукас, — окружающий мир больше не существует. Если, встретившись в море, попытаешься связаться с ними по УКВ, чтобы обменяться прогнозами погоды и координатами или чтобы узнать о скоплениях льда, то они не ответят. У них вообще не включено радио. Если водоизмещение судна двести пятьдесят тысяч кубических метров, и столько же лошадиных сил, сколько у атомной электростанции, и на нем огромный, как старый корабельный рундук, компьютер для расчета курса и скорости, чтобы потом, по мере надобности, или точно соблюдать их, или немного отклоняться, то окружающий мир тебя уже более не интересует. Тогда от всего мира остается только место, из которого ты плывешь, место, куда ты плывешь, и тот, кто тебе платит, когда ты доберешься до места.

Лукас похудел. Он начал курить.

Так или иначе, но он прав. Одна из особенностей развития Гренландии — это ощущение, что все произошло совсем недавно. Новые, хорошо вооруженные и быстроходные инспекционные корабли Датского военно-морского флота только что введены в строй. Референдум о членстве в Общем рынке и незначительное большинство за выход с 1 января 1985 года, повторное обсуждение в ноябре 1992 года и повторное вступление 1 января 1993 года — самый большой внешнеполитический поворот в истории — произошли буквально на днях. Министр обороны только что ограничил въезд в Кваанаак по военным соображениям. А то место, у которого мы стоим, — плавучее нефтехранилище «Гринлэнд Стар», двадцать пять тысяч металлических понтонов, прикрепленных ко дну моря на глубине семисот метров, пол квадратного километра уродливого и тоскливого, продуваемого всеми ветрами зеленого металла, в двадцати морских милях от берега, — построено совсем недавно. «Динамичный» — слово, которое так любят политики.

Все это создано с целью подавления.

Подавления не гренландцев. Время военного присутствия, прямого насилия цивилизации в Арктике уходит. Для прогресса это уже более не является необходимостью. Теперь вполне достаточно либерального призыва к алчности во всех ее проявлениях.

Технологическая культура не уничтожила народы, проживающие у Северного Ледовитого океана. Думать так — это значит быть слишком высокого мнения об этой культуре. Она лишь послужила инициатором, всеобъемлющим примером возможности — которая заложена в любой культуре и в любом человеке — строить жизнь вокруг особой западной помеси вожделения и бессознательного.

Подавить они хотят другое, нечто большее, то, что вне людей. Это море, земля, лед. Конструкция, которая простирается у наших ног, является такой попыткой.

Лицо Лукаса искажено неприязнью.

— Раньше, до девяносто второго, была лишь база «Поларойл» у Фэрингехауна. Маленький поселок. На одной стороне фьорда телеграф и рыбообрабатывающий завод. На другой стороне весь комплекс. Под управлением Гренландской торговой компании. С грузом до пятидесяти тысяч тонн мы могли пришвартоваться кормой. Спустив шланги, мы выходили на берег. Там был лишь один жилой дом, столовая, насосная станция. Пахло дизельным топливом и бримолем. Пять человек управлялись со всем. А в столовой мы обычно пили с управляющим джин с тоником.

Этой сентиментальной стороны я в нем раньше не замечала.

— Это, наверное, было здорово, — говорю я. — А танцы в деревянных башмаках под аккордеон тоже были?

Его глаза превращаются в щелочки.

— Вы не правы, — говорит он. — Я рассказываю о полномочиях. И о свободе. Тогда капитан был высшей инстанцией. Мы сходили на берег, весь экипаж, кроме стояночного вахтенного. В Фэрингехауне не было ничего. Это было всего лишь богом забытое пустынное место между Готхопом и Фредериксхопом. Но при том, что там ничего не было, там, если возникало желание, можно было прогуляться.

Он кивает в сторону системы понтонов перед нами и в сторону стоящих поодаль бараков из алюминия.

— Здесь три беспошлинных магазина. Отсюда постоянное вертолетное сообщение с землей. Здесь есть гостиница и водолазная станция. Почта. Представительства «Шеврона», «Галфа», «Шелла» и «Эссо». Они за два часа могут смонтировать посадочную полосу для небольшого реактивного самолета. У судна, стоящего перед нами, бруттотоннаж сто двадцать пять тысяч тонн. Тут развитие и прогресс. Но никто не может сойти на берег, Ясперсен. Они придут на судно, если вам что-нибудь потребуется. Они отметят в листке заказов то, что вам нужно, и вернутся с передвижным трапом и запихнут все вам на борт. Если капитан настаивает на том, чтобы сойти на платформу, то приходит парочка офицеров безопасности, забирает тебя у трапа и водит за ручку, пока ты не вернешься назад. Говорят, что из-за опасности пожара. Из-за опасности диверсии. Говорят, что, когда хранилища заполнены, здесь одновременно находится миллиард литров нефти.

Он хочет взять следующую сигарету, но пачка пуста.

— Это суть централизации. В этих условиях те, кто водит корабли, почти потерялись. Моряков больше нет.

Я жду. Ему что-то от меня надо.

— Вы надеялись покинуть судно?

Я качаю головой.

— Даже если это был бы единственный шанс? Если это был бы конечный пункт? Если бы теперь оставался лишь путь домой?

Он хочет знать, как много мне известно.

— Мы ничего не загружаем, — говорю я. — Мы ничего не выгружаем. Это всего лишь стоянка. Мы чего-то ждем.

— Это все догадки.

— Нет, — говорю я. — Я знаю, куда мы плывем.

Поза его по-прежнему непринужденная, но теперь он начеку.

— Расскажите, куда.

— За это вы должны сказать мне, почему мы здесь стоим.

Кожа его лица выглядит нездоровой. Она очень белая и от сухого воздуха шелушится. Он облизывает губы. Он поставил на меня. Я для него своего рода страховка. Теперь он оказывается перед новым, рискованным контрактом. Но это требует доверия ко мне, которого у него нет.

Не говоря ни слова, он проходит мимо меня. Я иду за ним на мостик. Закрываю за нами дверь. Он подходит к наклонному навигационному пульту.

— Покажите, — говорит он.

Это карта Дэвисова пролива масштабом 1:1 000 000. На западе ее изображена оконечность полуострова Камберленд. На северо-западе — побережье у банки Сторе Хеллефиске.

На столе, рядом с морской картой, лежит карта ледовой обстановки, составленная Ледовой службой.

— Полярный лед, — говорю я, — находился в этом году, с ноября, на сто морских миль к северу, но не выше Нуука. Тот лед, который следует с Западногренландским течением, по мере продвижения тает, потому что в Дэвисовом проливе было три теплых зимы и там теплее, чем обычно. Течение, теперь уже безо льда, идет дальше вдоль берега. В заливе Диско самое большое в мире количество айсбергов на единицу площади. В последние две зимы глетчер у Якобсхауна двигался со скоростью сорок метров в день. Здесь образуются самые большие айсберги за пределами Антарктиды.