Изобретение зла - Сергей Герасимов

- А вот так! - он открыл Серому рот и высыпал туда одну бумажечку порошка.

- Подай воды, сейчас он у меня запьет.

- Смотри, чтоб не захлебнулся.

- Туда ему и дорога.

- Смотри, кто приехал, - сказал Гришка Второй, - начальнички на машине!

Из автомобиля выходили Пупсик и Велла.

Гришка Первый бросил Серого и подошел к окну.

- А девочка у него ничего себе!

- Почему у него?

- Да, почему не у меня? - осознал идею Гришка Первый. - Станешь у двери и сразу закроешь. Я уберу старика.

Еще вчера Гришки Первый и Второй были вполне смирными и исполнительными созданиями. Они платили вовремя профсоюзные взносы, регестрировались добровольными участниками общества охраны рыбных запасов, никогда зазря не били пациентов - разве что под горячую руку, позволяли женам связывать себя в те вечера, когда напивались вдрызг, и если после таких вечеров обмачивали постель, то слезно каялись, из всех искусств считали важнейшим кино и игру на магнитофонах, а все указания свыше слушали с видом всеобъемлющего смирения. А сегодня их бес по путал. Но сегодня бес путал всех и каждого.

Пупсик вошел первым и был схвачен за грудки. Велла осталась у дверей, прикрытых Гришкой Вторым. Серый уже очнулся и уполз под кровать.

- Пупсик, - сказала Велла, - дай ему в морду.

Еще минуту она стояла и смотрела на избиение преданного ей существа, потом начала снимать перчатку.

- А вас, дамочка, попрошу пройти сюда, - галантно предложил Гришка Второй.

- Ша! - сказала Велла и бросила перчатку на пол.

- Это что? - невинно удивился Гришка Первый.

- Ножи. Новая модель для самообороны.

Она схватила Первого за горло, из под пальцев потекли струйки. Большое тело обмякло и упало рядом с перевернутой кроватьсю.

- Не бойся, Пупсик мой, - сказала она, поднимая преданное существо, не бойся, на втором уровне можно убивать кого хочешь. Если соблюдать осторожность и не оставлять свидетелей. Теперь ещё одного.

Она начала стягивать вторую перчатку.

71

В этот же богатый событиями день Пупсик поговорил с Кощеевым. Кощеев докладывал о проделанной работе.

- Больше всего необычных вещей произошло сегодня, - говорил он.

Поменялись все изображения. Вместо картин на стенах теперь висят портреты исторических вождей, мне совершенно неизвестных. Вот например... (он прочитал по бумажке). Висит некоторый Циньшихуанди. Вы его знаете?

- Лично не знаком, - ответил Пупсик, - но знаю, что этот правитель казнил всех до единого китайских ученых, не оставил никого. Вы знаете, какой величины

Китай?

- Не знаю, - ответил Кощеев, - но думаю, что маленький, если всех ученых удалось казнить. Или вот...

- Прекратите.

- Хорошо. Еще изменились лица всех людей в сторону ширины и прочности, по этому поводу стоматология объявила голодовку. На меня хотя бы посмотрите.

Пупсик поднял голову и вяло посмотрел.

- Я знаю. Ну и что?

- По небу летают посторонние предметы больших размеров. Слышен сильный гул и вибрация - такая, что в боках щекотно. Что вы бо этом думаете?

- Ничего. Я вообще не думаю об этом. Мне кажется, вы преувеличиваете.

Кощеев помолчал.

- Да, вот еще, - вспомнил он, - если это имеет отношение к делу. У меня слабость нервной системы, поэтому я иногда вспоминаю то, чего не было. Бывает вообще что-нибудь неописуемое. В последнее время моя слабость усилилась, но некоторые картинки стали сбываться. Но не все. Позавчера я вспоминал тех змеев, которые сегодня стали летать по небу. Понимаете, позавчера, то есть заранее. Тогда же я вспомнил, что по улицам бегал лев. И точно так же и получилось. Но, конечно, вспоминается и чепуха. Например, я вспомнил, что вас зовут Пупсик. Смешно, да? Но вы не обижайтесь. А еще, когда я впервые вошел в госпиталь, то вспомнил, что уже здесь был. Это должно быть важно.

- Это совершенно неважно.

- Что?

- Все. Забудьте все то, о чем вы мне рассказали.

- Это она? - наконец спросил Кощеев.

- Не смейте думать о ней плохо.

- Я все равно не откажусь, - сопротивлялся Кощеев.

- От чего вы не откажетесь? От этих ваших выдумок? Нет ничего. Вы, что, поверили в Машину? Почитайте предисловие к любой книжке сказок, там вам сразу объяснят существует Машина или нет. Вы знаете, где сидят верящие в Машину? В моей лечбнице. И в паспорте каждого указано, что он неизличимый псих. Но паспорта им уже не понадобятся. Вы хотите присоединиться к этой компании?

- Вы мне грозите?

- Да. Сегодня вы уволены, так так должности воспитателя не существует.

Найметесь где-нибудь фельдшером или санитаром. Где-нибудь, только подальше отсюда. Если вы не уберетесь отсюда в техдневный срок, я назначу комиссию и вас упеку пожизненно.

- Куда?

- В палату для неизлечимых.

- Дайте мне пять дней. Четыре с половиной!

- Торг здесь неуместен. Вы опасны для общества. Вы вообще маньяк ведь это была ваша идея давать детям анастадин.

- Нет, ваша.

- Может быть, и моя. Но вы меня подтолкнули к этому.

- Что она сделала с вами?

Пупсик помолчал, обдумывая ответ.

- Она - высщее существо. Не нам её судить. Мы с вами уже зажились на свете.

Люди, я имею в виду. Мы подлы, грязны, мы не можем не воевать. Мы только и можем, что выдумывать бомбы и снаряды, заканчивать великие войны и начинать величайшие. Однажды мы почти погубили её. Но, к счастью, она бессмертна. Мы можем говорить о ней все что угодно и ругать её последними словами, но она вне морали. Точнее, она выше морали. Морально ведь в конце концов именно то, что работает на совершенствование мира. А она и есть это совершенствование. Даже если она станет резать всех нас по кусочкам, я не смогу её осудить. Она делает это по причинам, которые я не понимаю. Но все, что делает она - есть благо. Вы не способны понять что она такое. Я тоже не понимаю, но я хотя бы чувствую. Она дает мне особенную силу, как психалог, я точно чувствую природу этой силы - я бы назвал её неодиночество. Только теперь я понял, как одинок каждый человек - обреченный, страдающий, непонимающий и непонятый. И только она может все понять, всему поверить и каждого простить. Когда я думаю о ней, я чувствую себя младенцем, которого мать прижимает к груди - примерно так, на самом деле мои чувства неизмеримо сильнее. А вы слишком привыкли к одиночеству и научились страдать. Может быть со временем вы меня поймете.

- Она позволила вам приобщиться?

- Нет. Но я и не сумел бы. Конечно, можно пустить кошку на стол, но нельзя научить её пониманию изящества сервировки, не так ли? Поэтому пусть грызет объедки на полу и будет тем счастлива. Я и не мечтаю о том, чтобы меня приобщили.

- А если кошку пинают ногой?

- Что ж, я счастлив, когда она пинает меня ногой. Мы должны молиться на нее, уже потому, что она позволяет нам жить. Пока позволяет. Ведь знаете, мы всегда считали себя свободными и верили в собственную судьбу, но ей ведь ничего не стоит стереть линии судьбы с наших ладоней и нарисовать новые. У нас нет ничего своего. Вы всего лишь выдуманные - выдуманы ею, вместе со всей нашей историей, которую мы считаем великой, с нашими богами и законами, с политическими распрями, научными прозрениями, поэтами и фанатиками. Всего этого нет. Никогда не творил Микеланджело и никогда не проповедовал Савонарола.