Тимур — сын Фрунзе - Виктор Евгеньевич Александров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он стремительно подошел к гробу, сорвал с головы шлем. Черные кудри сбились набок.
— Дорогой Тимур! Я только что вернулся с задания — сбил еще одного фашистского гада! Это мы — твои верные боевые друзья — открыли счет мести за тебя. Мы никогда тебя не забудем. Прощай…
Красный гроб подняли и понесли к мерзлому навалу свежей земли и зияющей могильной траншее. Но вскоре не стало ни гроба с фуражкой, ни свежей могилы, ни самой могилы, а вырос зеленый холм, увитый лентами.
Троекратный винтовочный залп распорол неподвижный, скованный стынью воздух.
Все окончено. Жизнь и война продолжались. Люди расходились жить, сражаться и побеждать.
Над холодным Ямским кладбищем нависла строгая тишина. И вдруг сдавленное рыдание оборвало эту ледяную тишину: у зеленого холма, уткнувшись в его студеные и колючие иглы, стояла девушка в шинели, а у ее ног, на снегу, лежал оброненный кисет с вышивкой: «Тимур, живи и побеждай!»
Иван Шутов оглянулся. Издали никого не заметил. Над пирамидой венков оседала прежняя тишина. Припадая на больную ногу, пошел дальше. Шагал через кладбище, мимо могил, напрямик. Он знал, куда ему сейчас нужно.
Полчаса спустя его встретило то особое безмолвие, какое рождают только зимние новгородские леса. Шутов не сбился — вышел точно, куда наметил выйти.
Вот она, та белая поляна. Никто с того дня сюда больше не забредал. Только их следы. А вон те, что оставлены вокруг заметенной фугасной воронки, — только его. Долго смотрел на них, словно надеялся, что тот, кто протоптал их, вот-вот выйдет из-за ближнего дерева и скажет: «Рухнула береза, но лес живет!» Потом подошел к белому столбу, достал из кармана комбинезона кортик и ниже «хеншеля» вырезал одного «юнкерса» и двух «мессеров». Отойдя, нашел его следы и, не суетясь, стал на них. Вынул пистолет с перламутровой рукоятью, прочитал надпись и трижды выстрелил.
КП генерала Куцевалова по-фронтовому строг и прост. Боевой день командующего начинался с просмотра поступивших за ночь донесений, сводок, телеграмм и других служебных бумаг.
Генерал внес с собой в натопленный блиндаж пресный запах морозного аэродромного утра и шорох задубевшей кожи своей амуниции. Еще не раздеваясь, подошел к столу и раскрыл подготовленную папку. Сверху лежал заполненный бланк наградного листа. Бегло прочитал, задумался и, присев, снова внимательно перечитал текст:
«…Использовав всю огневую мощь самолета в этом неравном бою, лейтенант Фрунзе погиб смертью героя.
За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими оккупантами, за проявленное при этом мужество и героизм летчик 161-го истребительного авиаполка лейтенант Фрунзе Тимур Михайлович достоин награждения орденом Красного Знамени».
Ниже стояли подписи командира и военкома 57-й смешанной авиадивизии.
Куцевалов раздумчиво обмакнул в чернильницу перо: «Орден Красного Знамени — высокая и почетная боевая награда, однако ж справедливость требует действия этого качинского орленка оценить выше: летчик-истребитель не только сбил вражеские самолеты, но и, жертвуя собой, до последнего патрона и снаряда защищал жизнь своего командира. Вы ж сами, товарищи начальники из пятьдесят седьмой, точно определили его подвиг: погиб смертью героя!» И генерал в пустующей графе, где требовалось вписать армейское заключение, четко вывел:
«Достоин присвоения звания Героя Советского Союза».
ЭПИЛОГ
Наступил февраль. Морозы не сдавались.
По накатанной дороге со стороны Валдая на Крестцы мчалась группа машин: впереди — крытый грузовик с подразделением охраны, в центре — белоснежная эмка, а замыкающими — несколько «козликов» с представителями штаба и политуправления фронта. В эмке на заднем сиденье подавленно помалкивал маршал, прибывший из Ставки на Северо-Западный фронт выяснить причины затянувшегося окружения 16-й армии Буша. Покончив с делами в штабе фронта, маршал пожелал выехать в Крестцы. Сказал и помрачнел.
Все поняли, что потянуло его туда.
За всю дорогу он не проронил ни одного слова. Можно было подумать, что ему нездоровится — папаха низко натянута на уши, каракулевый воротник поднят, руки засунуты в рукава.
О приезде Ворошилова в Крестецкий гарнизон уже знали. Командование воздушной армии и смешанной авиадивизии встретило его у двухэтажного штабного особняка. Поправив папаху и опустив воротник бекеши, он вышел, выслушал рапорт, осмотрелся. Рядом, в городском саду, белели заснеженные деревья. Маршалу предложили отдохнуть в специально для него подготовленной комнате.
— На могилу Тимура, — тихо попросил он.
И опять помчались машины, только теперь в сторону Ямского кладбища. На подъеме эмка неожиданно забуксовала. Ворошилов с минуту вслушивался в надрывный стон мотора и вышел.
В подернутой морозной дымкой вышине барражировали «яки» и «лавочкины».
— Пойдемте пешком, — нетерпеливо сказал Ворошилов.
Сопровождающий! генерал с сомнением посмотрел на его легкие хромовые сапоги. Они явно не годились для крестецких морозов. Осторожно предложил:
— Может, в кабине грузовика? Он возьмет подъем.
Полуторка подкатила, водитель распахнул дверцу. Ворошилов вскочил на подножку, залез в кабину.
— Трогай, солдат…
Грузовик с ходу вымахнул на взгорье и вскоре подкатил к Ямскому кладбищу.
На могиле Тимура Фрунзе возвышалась выкрашенная под серый мрамор дощатая пирамидка со звездой и взлетающим самолетом, пониже — рамка с портретом и надписью. Портрет Тимура увеличили с миниатюрной фотографии комсомольского билета. Совсем юный, с изумленно распахнутыми глазами и виноватой улыбкой в уголках губ, он смотрел на своего Климента Ефремовича и, казалось, хотел успокоить его: «Не надо плакать… иначе я не мог».
По щекам маршала катились слезы, на ресницах подрагивал иней.
— Прощай, сынок… прощай, Тимур…
К могиле подходили вернувшиеся с задания летчики, свободные от дежурства механики. Стояли все молча, неподвижно. И вдруг от своих товарищей отделился сержант Лукьяненко и решительно двинулся к Ворошилову, держа в руке трепещущий лист бумаги. Ему преградил путь штабной генерал:
— В чем дело?
— Вот… мы тут… Одним словом, мы — несколько механиков — решили подать рапорт на имя Маршала Советского Союза: хотим переучиваться на летчиков-истребителей, чтобы в небе мстить за нашего Тимура!
— Давай сюда, — сказал генерал и спрятал рапорт в планшет.
…Желание механиков 161-го истребительного авиаполка было удовлетворено. Они были откомандированы в летное училище, а потом летали и мстили за Тимура в небе. И не только они. Мстил весь полк, продолжавший громить под Старой Руссой настырных стервятников «Рихтгофена», обеспечивая окружение демянской группировки врага.
И окружили!
И пусть этот первый котел был еще ненадежным — его солдаты Буша ценой огромных потерь пробили у Рамушево, образовав узкий коридор в свой тыл. Но котел-то был! А тот рамушевский коридор сами же бушевцы нарекли «коридором смерти».
