Циклоп - Генри Лайон Олди

Вот и я не понимаю до конца, что превратило тебя в чудовище, а позже — в мертвеца. Я лишь раскаиваюсь в содеянном. Отпусти меня, Инес, как я отпускаю тебя!

— Мертвые слышали, — сказал Симон.

— Живые свидетельствуют, — сказал Амброз.

— Кто за мной?

— Никого за тобой, — хором ответили маги. — Круг замкнут.

5.

Дикая скачка через весь город осталась позади.

У ворот ей на голову накинули глубокий капюшон. Эльза не видела дороги. Лишь слышала, ощущала всем телом, как гулкие удары копыт по наезженному тракту сменились звонким щелканьем подков по булыжнику мостовой. Кавалькада встала, и ее сняли с лошади. Капюшон сбился, теперь она могла хоть что-то видеть. Ее подхватили под руки, стремительно вознесли по массивным ступеням. Сами собой отворились высокие двери. Эльза успела разглядеть золоченые ручки в виде драконов. На миг почудилось: драконы несут стражу, выпучив глаза из императорского жадеита. Распознают врага — оживут, вырастая в размерах, распахнут клыкастые пасти…

Лестницы и галереи. Анфилады комнат с отделкой из яшмы и мрамора, оникса и полосчатого скарна. Бархат портьер, ковровые дорожки. Яркое пламя свечей в шандалах, отблески огня в лакированных половицах. Тени на стенах; тени, спешащие убраться прочь, раствориться в темноте нефов и боковых коридоров. Стража? Слуги? Призраки? Сивилле приходилось бежать, чтобы поспевать за конвоирами. Оступись она, замешкайся — подхватят и понесут, не издав и звука. Эльза была уверена: ее стражи лишены языков, или немы от рождения. Наконец перед ними открылись последние двери: узорчатые, с инкрустацией перламутром, с парой серебряных единорогов. Открылись — и сомкнулись за спиной.

Безмолвные стражи остались снаружи.

Здесь было жарко натоплено, в отличие от остального дворца, где сивиллу спасал от сквозняков лишь меховый плащ гвардейца. Она сбросила капюшон; принюхалась. Пахло горячим воском и маслом, а еще — бедой. Страданием, больным телом. Эльзе были хорошо знакомы эти флюиды. Их не мог заглушить ни пряный аромат фимиама, курящегося на эбеновой подставке, ни вонь лекарственных мазей. Лампады едва горели, стены комнаты терялись во мраке. Одинокая свеча на столе выхватывала из тьмы ряды склянок со снадобьями, медный тазик с водой, пухлый ком нащипанной корпии, чистые ленты полотна для перевязки — и разложенные на холсте инструменты хирурга. Ланцеты и зажимы, щипцы и кривые иглы, крючки — и узкая, идеально отполированная мелкозубая пила. Эльза задрожала при виде этой пилы. Перед сивиллой, как из тумана, проступила комната целиком — насколько позволяло скудное освещение. Второй столик, поменьше; высокая, оплетенная лозой бутыль, рядом — золотой кубок. Кушетка с атласным сиденьем, два кресла-раскоряки, похожие на жаб; шкаф-секретер в углу, еще один шкаф, под потолок — не иначе, платяной. И широкая кровать под балдахином. Присмотревшись, Эльза поняла, что балдахина на самом деле нет. Четыре столбика по углам кровати — на месте, а то, что должно на них покоиться, отсутствует.

От изголовья отделилась тень. Чтобы не закричать, Эльза закрыла рот руками. Тень шагнула в круг света, превращаясь в человеческую фигуру.

Король был уже здесь.

— Подойди.

В голосе Ринальдо III скрежетало ржавое железо.

— Ближе!

Рука короля указала место, и Эльза встала у кровати. «Где ты, Эльза?» — спросила она себя. И ответила: «Во дворце.» «Кто перед тобой, Эльза?» Запах беды усилился. От него щипало глаза и першило в горле. Перед сивиллой лежал принц Альберт, юный сын короля. Ребенок разметался в горячке на влажных, сбившихся простынях. Серое лицо покрыла испарина, пряди волос облепили лоб. Изо рта, обметанного жаром, несся стон. Левая нога принца была похожа на корявую, окровавленную сосульку. Белизну повязок уродовали бурые пятна.

— Наш сын. Наследник. У тебя есть дети?

— Нет, ваше величество…

— Не важно. Лечи! Спасай!

Она наклонилась над ребенком.

…кони ломятся через редкий подлесок. Трубят рога, захлебываются лаем собаки. Проваливаются по брюхо в рыхлый снег, вскидываются, отряхиваясь. На гребне холма мелькает рыжий росчерк. Лиса! Не уйдет! Бурые стволы вязов мчатся навстречу, расступаясь в последний миг. Под копытами хрустит, ломаясь, наст. От топота дрожит земля. Сотрясается, роняя целые сугробы, черное кружево ветвей над головой.

— Сюда, мой принц!

— Вижу!

Не сходя с размашистого полевого галопа, конь сворачивает правее. Выносит седока на гребень, где раньше была лиса. Вон она, беглянка! Уходит по склону, петляя и оставляя за собой неровную стежку следов. За ней! Витая плеть обжигает коню бок.

— Осторожнее, мой…

Ха! Осторожность для трусов! Они приходят к добыче последними — глазеть на чужие трофеи. А я буду первым, всегда и во всем! Я — будущий король! Загонщики с егерями отстали, и доезжачие отстали, вместе со сворой. Они свое дело сделали. Мы остались вдвоем: я — и рыжая плутовка. Петляй, глупая тварь. На открытом склоне тебе не спрятаться! Рыжее на белом; и белое вот-вот окрасится алым… Азарт погони распирает грудь. Жаркая, юная кровь набатом стучит в висках. Получив от седока шенкелей, конь берет в карьер — опасный аллюр на скользком, промерзшем склоне. Копыто ныряет в рытвину, скрытую под настом. Конь не ржет — вскрикивает. Страшно, по-человечески. Хрустит кость. Небо и земля вертятся безумным колесом. Сердце подкатывает к горлу, превращается в кляп…

Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Смертная тяжесть наваливается, давит. Ржавые зубья пилы рвут ногу, от щиколотки до середины бедра. Да будет тьма, говорит кто-то. Да будет тьма, мой принц.

Приходит тьма.

— Я…

Эльза судорожно глотала воздух, не в силах надышаться. Казалось, это из нее вышибло дух при падении. Какое счастье — дышать! Просто дышать… Увы, такую простую истину понимаешь лишь тогда, когда дышать становится нечем.

— Я видела! Я знаю…

— Видела?

Резкий, лающий окрик Ринальдо III бичом стегнул сивиллу, окончательно вырвав из плена грез. Обрывки прозрения, яркого, как никогда, опадали листвой под порывом ветра, кружились, таяли утренним туманом.

— Знаешь?! — в плечо Эльзы вцепились орлиные когти. Сжали, оглушив болью. Лицо короля придвинулось вплотную, оскалилось: — Тогда лечи!

Эхо крика загуляло под сводами комнаты. Лампады и свеча одарили Ринальдо дюжиной теней. Казалось, это они, августейшие тени, перекликаются сейчас по углам, не желая успокоиться.

— Я не лекарь, ваше величество!

Забывшись, Эльза тронула потный лоб ребенка — и в испуге отдернула ладонь. Похоже, мальчика напоили маковой настойкой, чтобы принц впал в забытье.

— Ты сивилла! — в горле короля клокотал звериный рык. Еще слово, и Ринальдо разорвет женщину на куски. — Ногу ему все равно не спасти. Ее отрежут. Понимаешь? Отрежут! Видишь пилу?

Король сгорбился. Поднес к груди трясущиеся руки, словно пытаясь удержать в них живой, трепещущий комочек. Сердце?! Взгляд Ринальдо полыхнул