Назым Хикмет - Радий Фиш

Каждый год под первое мая и седьмое ноября к нему являлись полицейские и просили пожаловать на недельку в тюрьму - фашистская система «превентивных арестов», так сказать арестов на всякий случай, широко применялась в те годы в Турции.

Наступил страшный 1937 год. В Испании шла схватка с международным фашизмом, от ее исхода зависели судьбы мира. Назым Хикмет всем сердцем мечтал принять в ней участие.

Поэт становится организатором Комитета помощи республиканской Испании. Назыму Хикмету не удалось послать защитникам Мадрида «ни ящика патронов, ни ящика яиц, ни пары шерстяных чулок». Но он посылает все, что у него есть, - свою любовь.

В конце 1937 года появляется в печати стихотворение Назыма Хикмета «У ворот Мадрида», по цензурным соображениям названное «Ночью идет снег».

Я знаю, в эту стужу                           твои босые ноги                           там, у ворот Мадрида,как два младенца, мерзнут на ветру.Я знаю, все, что есть на этом свете                                             великого, прекрасного,и все, что будет создано людьми...чего я жду с такой тоскою в сердце,все это есть в твоих глазах, мой часовой,стоящий ночью у ворот Мадрида.И ни сегодня, ни вчера, ни завтрая делать ничего другого не могу,как думать о тебе, любить тебя...

Последние строки, последние слова, которые вышли в Турции при жизни поэта за его подписью...

Наступает последний день 1937 года. Под вечер Назым собирается уходить - он договорился с двоюродным братом Джелялэддином Эзине, тоже поэтом, обсудить возможность издания журнала. Вернется к полуночи, чтобы вместе с женой встретить новый, 1938 год.

На Стамбул падают крупные влажные хлопья снега. Тают в мутных водах Золотого Рога, шапками ложатся на свинцовые купола мечетей, на ветви деревьев. Редкостное зрелище - снег веселит праздничную спешащую толпу. Быстро темнеет.

Когда он является к брату, у того уже сидит Хильми Улькен, доцент университета, публицист и романист. Он-то и собирается издавать журнал.

Назым предлагает назвать журнал «Человек». Лучшего названия не придумать сейчас, когда все человеческое подвергается поруганию... Человек...

В наружную дверь стучат. В большинстве турецких домов тех лет на дверях вместо звонка было железное кольцо. Хильми Улькен бледнеет. Руки, ноги у него трясутся. «Попались! Попались!» - шепчет он побелевшими губами.

Тщательно вытерев ноги и отряхнувшись, входит вежливый, улыбающийся молодой человек. Просит извинения у хозяев за беспокойство, все-таки сегодня новогодний вечер. Но ему необходимо видеть Назыма-бея.

- Это я! В чем дело?

- Вас просят пожаловать в управление безопасности!

Поэт не спрашивает зачем. Знает, что не получит ответа. Надевает пальто.

- Я хотел бы прежде зайти домой, взять вещи!

- В этом нет необходимости! Ваша супруга в курсе... Назым пожимает плечами. «Что еще взбрело им в голову?!»

Он оборачивается к Джелялэддину:

- На днях увидимся, аби!..

Через девять лет Назым напишет в бурсской тюрьме:

Однажды ночью, когда падал снег,я был поднят из-за стола,посажен в полицейскую машину,отправлен поездоми заперт.Так началась моя история.Три дня назад минуло девять лет,В коридоре на циновке человек, -на удлинившемся лице печаль решеток, -лежит с раскрытым ртом и умирает.Я вспоминаю одиночество                                       такое полное и мерзкое,                                       как одиночество безумных или мертвых.Первые семьдесят шесть дней в безмолвной вражде замкнутых дверей,потом семь недель в корабельном железном трюме.Но нас не смогли победить.Вторым человеком со мною была                                                моя голова...Вот он, город без улиц и без домов,Тонны надежды.И тонны печали.Из четвероногих одни только кошки -      повсюду -                   в камере,                      во дворе,                      в подвале.Я в мире запретов.Приложиться щекою к любимой щеке -                                                          запрет.Обедать с детьми за одним столом -                                                     запрет.Запечатать конверт -                             запрет.На ночь гасить свет -                              запрет.В кости играть -                       запрет.Но одно, хоть это и запрещено,           не отнимут,                           сердце нельзя обыскать, -это думать, любить, понимать.В коридоре умер человек.Унесли.Больше нет ни надежды и ни печали,                  ни тюрьмы, ни свободы,                  ни воды, ни хлеба,                  ни тоски по женщинам, ни надзирателей,                  ни клопов.Все кончено.Но для нас продолжается.Думать, любить, понимать продолжает моя голова,продолжается ярость, что ты не можешь сражаться,и с утра продолжает печень болеть...

Не на несколько дней, не на девять лет. На двенадцать с половиной лет ушел он на свой подвиг, чтобы выйти из тюремных стен, обретя бессмертие»

Смерть и воскресение

...Я встретил себя девятнадцатилетнего...

У меня не осталось его фотографии,

у него не могло быть моей фотографии.

Но мы сразу узнали друг друга.

Не удивились, протянули друг другу руки.

Но рукопожатье не состоялось

из-за расстояния в сорок лет.

Оно замерзло, как море безбрежное северное.

И на площадь Пушкина - для него еще Страстную - начал

падать снег.

Я замерз - особенно руки и ноги,

хоть был в меховых перчатках, носках шерстяных и ботинках,

а он стоял с голыми руками.

Вкус мира во рту у него был как вкус зеленого яблока,

в ладонях его - упругость девичьей груди.

Ему казалось: рост песни - километр.

Ему казалось: рост смерти - вершок.

Он не знал ни о чем из того, что с ним будет потом.

Это знал только я, потому что

все, во что верил он, я поверил,

всех женщин, которых полюбит он, я полюбил,