Оккульттрегер - Алексей Борисович Сальников

он оборачивается к зрителю и это Лев Толстой с пером в руке, и надпись появляется: «Леон – профессионал».

Егор обреченно ухмыльнулся теплому хлюпанью левой ноги, хлопнул себя по карману свободной левой рукой (в правой у него незаметно оказалась Майя) и вспомнил, что как раз за сигаретами-то и идет. Меж тем они подруливали к супермаркету и все не могли подрулить своим не слишком уже торопливым ходом, Майя косилась на Егора снизу вверх, ожидая, что он разродится тоже какой-нибудь своей историей, лицо Майи покрывал едва заметный детский тополиный пушок, спиралевидно завихрявшийся на скуле, электрическое ощущение его еще оставалось у Егора на губах, как остался просфорный вкус ее рта в его слюне, и Егор, будто больной ангиной, все время мелко сглатывал, не потому, что вкус этот был ему неприятен, а скорее машинально, да и поймал себя на этом не сразу.

Когда они огибали встречную многоэтажку, их, прицепившуюся за ними стройную женщину с лицом пожилой лыжницы и прицепленного за ней среднекалиберного черного пса с брежневскими бровями и взглядом следователя (Кодоша, фу, Кодоша, нельзя, Кодоша, дорога) притиснул к стене аварийный грузовик, задумчиво прошагавший по жилкомхозным ухабам; из обоих почти по-религиозному обращенных к пешеходам окон грузовика на них смотрел человек и еще один человек, а тыл грузовика подтверждал, что в грузовике действительно люди. За грузовиком последовала нестрашная неспешная легковая машина с какой-то пидорской плюшевой веселенькой игрушкой, болтавшейся у лобового стекла, набитая пятью серьезными мужчинами в камуфляже и музыкой, жесткой, как полные кровью пещеристые тела.

В снегу до недалекой дороги, которую надо было пересечь, чтобы угодить в магазин, был протоптан S-образный шрам с ответвлением к сплошной траве и мятой земле, в сторону снеговика со следами мелкого вандализма по высоте детского роста и по высоте поднятой собачьей лапки. Снеговик, светофор и Майя с Егором образовали равносторонний треугольник, когда Егор наконец сказал, и, пока говорил, треугольник перестал быть равносторонним, все более расширяя кругозор одного своего угла:

– Со мной в палате мужик лежал, машиной сбитый, говорил, хорошо, что на красный сбило, не так обидно, как если бы на зеленый.

– Такое чувство, – сказала Майя на это, – что некоторые люди не потому странные, что получили по голове, а потому получают по голове, что странные.

Светофор на противоположном берегу дороги поморгал желтым и показал красный, рядом с Егором остановилось маршрутное такси, и из него в снежную, нежного цвета графитовую грязь попрыгала семья из четырех человек: мама, папа и одинаковые дочери лет, может быть, пятнадцати, ветер завернул хвост бензиновой гари в сторону Егора и Майи, которым пришлось отступить с тропинки в снежный творог, в снежный адыгейский сыр, в снежную сметану.

3

Две светлые трапеции лежали на темном потолке, древесная тень была растворена в свете фонаря без остатка, какое-то донное колыхание возникало и прекращалось вместе с шевелением тюля. Одновременно с тонким потрескиванием сгорающих миллиметров папиросной бумаги в воздухе появлялся мутный, боковым зрением видимый ало-оранжевый светляк, величиною чуть меньше копейки, потом следовал дымный выдох сквозь не до конца сжатые губы, и грудь и подбородок Егора обтекало тепло чужого выдоха, и никотиновый туман начинал путаться в колючках на его шее и затекал под правое ухо.

Егор благодушно подарил несколько безобидных сплетен о соседях по палате Майе, чей сухой жар пробивался к его правому боку даже сквозь наполовину стянутое с него одеяло, и теперь Майя, приподнявшись на локте, заглядывала в предпоследнюю сплетню сквозь увеличительное стекло последней и вещала сухим, как мел, шепотом:

– Это он ВАМ рассказал, что бросил ее из-за того, что у нее волосатый живот был, ты бы знал, что Ольгин отец про меня рассказывал, хотя вроде бы что тут придумывать, все и так всё правильно поняли. Я зато Ольге рассказала, что он на машине разбился, ну знаешь, раньше детям говорили, что у них папы – летчики-испытатели, а теперь такая отмазка катит.

– А он машину водит? – зачем-то умиротворенно спросил Егор.

– Какая машина? – весело вскипела Майя. – Ну прикинь, учитель рисования, его к мясорубке-то подпускать опасно, блин, он, мы еще тогда пылесос не купили, пошел как-то половик хлопать…

Егор на это издал горловой звук, означивший для Майи скуку.

– Да ну тебя, – сказала Майя несколько обиженным голосом. – У нас Галина Ивановна говорит, с мужем тридцать лет прожила: как на семьдесят процентов тело человека из воды состоит, так и мужик на семьдесят процентов из заскоков, а остальные тридцать у мужика заебы; главное, до свадьбы определиться, по душе ли вам то и другое, а то потом жить будет тяжело.

Майя в очередной раз на секунду раскочегарила светляка, и багровый отсвет очень тусклого фотографического света лег на ее кисть и лицо.

– Да уж, – сказал Егор. – У меня вон, например, с таблеток такое было, никогда бы не подумал, – добавил он многообещающе, запоздало ужаснувшись самому себе, и сразу стал придумывать, как солжет.

– Галы какие-нибудь выдающиеся? – поняла Майя. – А теперь как?

– Ну не сказать, что меня прямо-таки колбасило, – сказал Егор, по-цыгански потрясая в воздухе ладонью, в бессилии объяснить, как на самом деле его должно было растаскивать от таблеток. – Один был глюк, но такой, знаешь, конкретный.

Егор послушал басы автомобиля, так и так пытавшегося прикорнуть к дому, и, невольно дивясь легкости, с коей скелет готов был вывалиться из шкафа, и любуясь нефтяными блесками умершего телевизора и мебельного стекла, сказал, потому что следующий Майин вопрос уже просвечивал через флер всего этого покоя:

– В общем, я из больницы вернулся, ну прикинь, сколько я там лежал, а у меня на кухне пацан сидит и в окно смотрит, весь уже пылью покрылся, как фотография, на ресницах пыль. Сидит себе, в окно смотрит, улыбается. Я сначала подумал, кто-то подшутил, ну, кукла, а он теплый, как живой, даже горячий, у него, блин, будто температура, я даже померил, тридцать семь и четыре.

Майя пощупала почву осторожным юмором:

– В смысле «померил»? – Она, видно, пыталась вообразить, как можно поставить градусник чертику из белой горячки.

– Ну под кофту ему градусник сунул, – закипятился Егор. – Потом хотел милицию вызвать или врачей, но подумал, что меня вернее упекут, чем его куда-нибудь денут. Понятно ведь, что никого там нет. Подумай сама, у него пульса нет, он ничего не ест и не шевелится даже почти. Он только туда, где больше света, голову поворачивает. Допустим, если дома темно, свет на кухне выключаешь, он начинает на улицу смотреть, на фонарь, а если включаешь, то он на лампочку смотрит.

Майя заинтригованно зашевелилась:

– И каково спать, когда такое за стенкой?

– А то ты не догадываешься каково, – сказал Егор. – Я его пробовал простынкой накрывать, когда вечером готовлю, днем-то еще