Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

“Кунард” назначил Тернера резервным капитаном и снова поставил его командовать “Мавританией”; впрочем, это не было признаком особого доверия, поскольку корабль стоял в сухом доке.

В 1918 году Тернеру пришлось снова пережить трагедию “Лузитании”: федеральный судья в Нью-Йорке открыл дело, чтобы установить, несет ли “Кунард” ответственность за гибель корабля. В процессе рассматривалось семьдесят исков, поданных американцами, пережившими катастрофу, и родственниками погибших. Судья и тут постановил, что единственной причиной трагедии была атака Швигера и что торпед было две.

Последний удар по самолюбию Тернера был нанесен позже, когда вышла книга Уинстона Черчилля, где тот по-прежнему заявлял, что Тернер повинен в катастрофе, и снова утверждал – прекрасно зная, что дело обстоит иначе, – будто корабль был подбит двумя торпедами.

Старый капитан – “этот великий маленький человек”, как называл его друг Джордж Болл6, – пережил гибель “Лузитании”, и гордость его при этом не пострадала; пережил он и гибель “Ивернии”; однако новые нападки его оскорбили. В возрасте шестидесяти четырех лет, когда по правилам “Кунарда” капитанам полагалось выходить в отставку, Тернер ушел из компании и отправился в Австралию, чтобы попытаться восстановить отношения с покинувшим его семейством, но понял, что жизнь там ему не по душе. Он вернулся в Англию и удалился в свой дом в Грейт-Кросби, на окраине Ливерпуля, где за ним ухаживала его давняя компаньонка Мейбл Эвери. Он разводил пчел, построил у себя во дворе полдюжины ульев и собирал мед. Беседуя с кем-нибудь, он нередко в рассеянности вытаскивал жало, застрявшее у него в руке или голени.

Про Тернера говорили, что он был человеком вполне довольным жизнью, любившим время от времени выкурить добрую трубку. Он рассказывал морские истории, но о том, что людям хотелось услышать больше всего, никогда не говорил. “Капитан Тернер очень тяжело переживал гибель «Лузитании», он редко упоминал о ней”, – писала Мейбл Эвери7. Именно это молчание давало его друзьям понять, каким камнем трагедия была у него на душе. В письме к знакомой из Бостона, сочувствовавшей ему, Тернер писал: “Скорблю обо всех невинных беднягах, лишившихся жизни, и о тех, кто остался оплакивать потерянных близких”8. Однако, добавил он, больше на эту тему он ничего не готов сказать. “Прошу Вас простить меня, но больше я ничего не скажу, ибо думать и говорить об этом мне вовсе не по душе”.

В то же время его не преследовали мысли о трагедии: он не был подавлен или сломлен, как могли бы предположить досужие наблюдатели. Джордж Болл писал: “Его сильный характер не позволял ему размышлять о том, чего уже не поправить, не позволял вгонять себя в меланхолию – такого за ним никогда не замечалось”9. Сам Тернер в интервью “Нью-Йорк таймс” сказал: “Я считаю, что были приняты все меры предосторожности, было сделано все возможное, чтобы спасти в тот день человеческие жизни”10.

По словам Болла, Тернер сохранял доброе расположение духа. “В его компании всегда царило веселье и благодушие, он всегда умел вызывать у тех, кто был рядом, интерес и позабавить их”11. Это давалось ему труднее, когда в возрасте за семьдесят у него открылся рак кишечника. “В последние годы жизни бедняга перенес страшные мучения”, – писал Болл.

Тернер умер 24 июня 1933 года, семидесяти шести лет от роду. “Он умер, как жил, – писал Болл, – мужественно, не теряя присутствия духа, не жалуясь. Так ушел в мир иной один из суровых, умелых моряков старой закалки”12.

Племянница Тернера, Мерседес Десмор, присутствовала на похоронах. Капитана похоронили на кладбище в Биркенхеде, на противоположном от ливерпульских доков берегу Мерси. Имя его выбито внизу на фамильном надгробии, там же упомянута и “Лузитания”.

Началась новая война, и 16 сентября 1941 года подлодка нацистов торпедировала и потопила британский корабль “Джедмур” вблизи Внешних Гебридских островов. Из тридцати шести членов команды погиб тридцать один человек. Среди погибших был пятидесятипятилетний опытный моряк по имени Перси Уилфред Тернер – младший сын капитана Тернера.

В апреле 1917 года капитан-лейтенант Швигер был назначен командиром новой субмарины, U-88; она была крупнее U-20, и торпед на ней было вдвое больше. Спустя несколько месяцев, 30 июля, ему вручили высочайшую награду Германского флота красивый синий крест с французским названием Pour le Mérite[16], в просторечии называемый “синий Макс”. До него эту награду вручали лишь семи командирам субмарин. Швигер удостоился ее за то, что потопил суда общим тоннажем 190 000 тонн. “Лузитания” составляла 16 процентов.

В Лондоне, в Старом здании Адмиралтейства, Комната 40 следила за Швигером и его новой субмариной на протяжении четырех плаваний, одно из которых продолжалось девятнадцать дней. Четвертый поход начался 5 сентября 1917 года и оказался гораздо короче. Вскоре после входа в Северное море Швигер напоролся на британское судно-ловушку “Стоункроп”, из класса так называемых кораблей-загадок, с виду напоминавших легкую добычу – грузовые суда, но в действительности хорошо вооруженных. Пытаясь уйти, Швигер ввел свою субмарину в зону, заминированную британцами. Он погиб вместе со всей командой, субмарину так и не нашли. Комната 40 занесла эту потерю в список, поставив небольшую пометку красным: “Затонула”13.

Жители датского побережья все так же приходили на берег, где села на мель другая субмарина, U-20; они то и дело взбирались на обломки, пока в 1925 году датский флот не уничтожил то, что осталось от судна, гигантским взрывом. К тому времени боевую рубку, палубное орудие и другие части успели снять. Сегодня они находятся в музее в датском городе Торсминде, на суровом берегу Северного моря14. Отрезанная от основания, с налетом ржавчины, боевая рубка покоится на лужайке перед входом в музей, величественная, словно выброшенный на свалку холодильник, – одинокий призрак ужасающего судна, что некогда бороздило моря и изменило ход истории.

Капитан Реджинальд Холл, по прозвищу Моргун, в 1918 году был удостоен рыцарского звания – за руководство Комнатой 40; правда, ее работа еще не одно десятилетие держалась в секрете. Впоследствии его выбрали в парламент от партии консерваторов, и на протяжении 20-х годов он активно участвовал в политической жизни Британии. Во время всеобщей забастовки 1926-го Консервативная партия основала временную газету под названием “Бритиш газет”, и Холла назначили руководить там кадрами. Главным редактором был его прежний начальник Уинстон Черчилль. Дневной тираж резко вырос до миллиона еще до конца забастовки. Холл ушел из политики в 1929-м и переехал в дом в Нью-Форест, живописной местности с пастбищами и лесами на юге Англии.

Он задумал выпустить книгу о Комнате 40 и своих приключениях в роли начальника разведки, но в августе 1933 года Адмиралтейство и Министерство иностранных дел, заметив, что мир снова ожидают темные времена, ясно дали понять, что им это не по нраву, и они намерены и дальше держать эту историю в тайне. Холл отозвал рукопись, однако его записки и несколько законченных глав находятся сегодня в архиве Черчилля в Кембридже. В одной из пометок Холл восторженно восклицает: “До чего же простое дело – разведка!”15 Холл считал, что в Европе и вправду скоро вновь наступят трудные времена. В 1934 году он посетил Германию и Австрию. Неизменно оставаясь разведчиком, он доносил правительству о своих наблюдениях за национал-социалистическим движением. “Вся молодежь уже в этой сети, – писал он, – всякого, кто пытается стоять в стороне от нацизма, запугивают, пока он не передумает, – форма массовой жестокости, существующая лишь в такой стране”16. И далее: “Скоро РОДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ предстоит бороться с бешеным псом; когда этот день настанет, вашим людям тоже придется этим заняться”.

Когда началась следующая война, Холл вступил в Национальную гвардию Британии. Он стал ее начальником разведки. Шла война, и здоровье его, всегда слабое, ухудшалось. В июле 1943 года один из его прежних дешифровщиков, Клод Сероколд, к тому времени ставший директором отеля “Клариджес”, поселил Холла в один из номеров отеля, чтобы тот мог прожить остаток своих дней в комфортабельных условиях. Как-то раз туда пришел слесарь, починить что-то в ванной. Слесарь, соблюдая принятые в отеле порядки, был одет в черный костюм. Холл сказал: “Если вы от гробовщика, дружище, то еще рано”17. Умер он 22 октября 1943 года.

Оставшиеся в живых пассажиры – все они получили от “Кунарда” пожизненную скидку на 25 процентов – вступали между собой в браки, становились друзьями на всю жизнь, а по меньшей мере двое покончили с собой. Сестра Риты Жоливе, Инес, известная скрипачка, сама на “Лузитании” не плыла, но ее муж был в числе погибших. Она решила, что не может без него жить, и в конце июля 1915 года застрелилась. По крайней мере, двое молодых людей, переживших катастрофу, впоследствии погибли на войне.