ДНЕВНИК - ЮРИЙ НАГИБИН
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проваливаясь в собственное изглоданное раком крошечное тельце, прошла Фенька**, и тоже больная, бессмысленная жалко-прекрасная Дара тупо кинулась на умирающую старуху
Скоро из города приедут милая деловая Алла и Мишка с глупой бородой. И ко всему еще я председатель ДСК!…
А до этого был грустный Ленинград, наши вконец опустившиеся, признавшие свое поражение лжедрузья, по-прежнему ранящая архитектура и неистребимое чувство: что-то навсегда кончилось!… Это чувство не оставляет меня и здесь, но дела, суета, мелькание лиц, книги, заботы приглушают его, порой дают вовсе забыть, но не надолго.
Что-то кончилось, кончилось, и порой я знаю, что кончилось – всё кончилось.
Все еще в саду. Кружатся два жука в солнечном луче под елками Они кажутся ярко-алыми и загадочными. За спиной шум солдатских голосов: вывозят Машку. Грузят шкафы, стулья, кровати, «комбайн» и прочее Машкино имущество, нажитое у нас нерадивой службой. Леночка радуется – вниманию и сожалению провожающих ее более взрослых подруг громадному фургону, поглощающему их нажиток, расторопной полупьяной солдатне, всей важности события. В саду отчетливо пахнет солдатом: сапогами, махрой, крепким потным телом Впечатление такое, будто эвакуируют Эрмитаж или Лувр. Сколько материального родилось из моих грёз.
22 июля 1969 г.
Боже мой, больше месяца минуло со дня последней записи, а где эти дни, куда они девались, на что ушли? Да, я что-то кропал, кончил повесть, написал очерк, но всё это не настоящее, не до конца настоящее. А настоящим было одно: ма-
____________________
* Карликовая такса.
** Кошка
230
мина болезнь, инфаркт, больница, забитые больными коридоры, страх и тоска…
В коридоре положили женщину с отеком мозга. Она была без сознания, голова с темным, почти черным лицом закинута за подушку. Одеяло сползло с нее, она лежала нагая с белой полной прекрасной грудью, округлым животом и упругим лобком. Это скульптурное прекрасное тело дико контрастировало с мертвой головой. Стыдно признаться, я почувствовал что-то похожее на вожделение.
Геллы осталось всего сорок два килограмма. А где же остальная Гелла, где Геллин дым, он, наверное, носится в воздухе?
19 августа 1969 г.
Был на охоте, в Мещере, в Клепиковском районе, но не на озере Великом, а в Чубуковской заводи – это между Шигарой и Мартыном. Ездили мы теплой компанией: второй секретарь райкома Завражин, редактор районной газеты Наседкин, заведующий сельхозотделом Мишин и я. До выезда мы долго ждали Завражина сперва у райкома, потом на широкой пыльной улице окраины Клепиков, наблюдая, как ребятишки играют в футбол. Трое на трое. Среди них было два сына завсельхозотделом, но играли они в разных командах, чтобы не передраться. Младший был хорош: крошечный Пеле в смета-не, он демонстрировал филигранную технику и всё время выводил на удар своего партнера – бездарного мазилу и после очередного промаха того, поддергивая широкие сползающие трусики, кричал:
– У, позорник!… У, гад-позорник!…- и вновь самоотверженно кидался в бой.
По дороге к Дунину, что на берегу Чубуковской заводи, мы подсадили стройную, длинноногую девушку лет двадцати. На ней было городское модное пальто, короткая юбочка, лакированные туфли. Она из Рязани, работает на РТС и пробирается попутными машинами в Дунино, чтобы пригласить на свадьбу своей лучшей подруги дунинского батюшку с матушкой и кое-кого из притча. Подруга выходит за своего школьного товарища, который будет скоро рукоположен в священники Георгиевской церкви. Приход достался ему после смерти отца. Ему двадцать семь лет, он окончил три курса Педвуза и полный курс Троице-Сергиевской семинарии.
– Небось, по стопам Никанора хочет пойти?- высказал предположение Наседкин.
237– Может быть,- улыбнулась девушка.- Он иностранные языки знает.
Насколько я понял, отец Никанор был чем-то вроде министра иностранных дел при патриархе.
Потом я заметил, что, отвечая, она всякий раз наклоняла голову каким-то заученно-почтительным движением. Так выслушивают наставление духовного пастыря. И в ответах ее – быстрых, точных и при этом странно малоговорящих – тоже проглядывало научение. Это почувствовал и неглупый Наседкин и повел с девушкой соответствующий разговор.
– А подруга ваша где училась?
– Окончила медицинский институт.
– Как же она так?… Пренебрегла образованием… Ради чего?…
– Они со школы дружили. Очень крепкая дружба была. Ее родители против брака, но она не послушалась. Любит.
– А вас ее пример не увлекает?
– Конечно, нет. У меня родители члены партии. Я комсомолка.
– Комсомолка, а взялась за такое поручение! Тебя же прорабатывать будут.
– Ох, будут!…- она зажмурилась, засмеялась, но ей эта проработка была совершенно безразлична.
И когда вышла из машины возле церкви и пошла к ограде, прямая, стройная, чопорная, то даже не оглянулась на своих спутников. Плевать ей было на нас из ее горных высей.
– Эх, жалко девку!- искренне сказал Наседкин.- Задурили ей голову. Черт, вот так мы теряем молодежь!…
И Миша, глядя на ее стройные ноги, согласился с Наседкиным.
– Да, жаль, что церковь отбирает такой кадр…
В ожидании охоты происходил обычный застольный треп, и я узнал много нового про Мещеру. Оказывается, Мещера из года в год теряет свое главное богатство – воду. Три самостоятельные мощные мелиоративные организации осушают этот водолюбивый край, никак не соотнося, не координируя своих усилий. Но еще большая опасность грозит Мещере с другой стороны: зарастают озера. Одно крупное озеро уже перестало существовать, исчезло с карты края. Сейчас на очереди Чубуковская заводь. Кто-то додумался для подкорма уток сеять дикий рис, и егеря широкими жестами шадровского сеятеля раскидали этот рис по озерам. Оказалось, он обладает фантастической способностью к размножению и невероятной устойчивостью к уничтожению. Утки щипят рис, во все стороны летят зерна, немедленно прорастая и выпивая
238
озерную воду. Единственный способ борьбы с зарослью – выдергивать руками с корнем, но чтобы таким образом очистить озера, не хватит всего населения Мещеры. Пока лишь одно Великое не подверглось рисовой заразе. Там достаточно ушков, извечного утиного корма.
До сих пор в верхах обсуждают проект одного ученого, предложившего сделать из Мещеры с ее могучей естественной поглотительной системой подмосковную свалку. Прекрасная мысль!…
А у клепиковцев в нынешнем году большие успехи: несмотря на гибель озимых от мороза, они думают взять зерновых – ржи и ячменя – по одиннадцать центнеров с гектара против восьми в прошлом году. «А какой был урожай до революции?» – спросил я Наседкина. Тот развел руками: «Не помню. Центнеров десять… Но мы-то все прошлые годы там два брали».
